Девушка, переставшая говорить - Трюде Тейге

Правда ли то, что рассказали Лена и Ханна? Оставили ли они Туне в живых? Она могла удариться головой очень сильно и умереть от этого. Они могли спрятать ее труп. Нет, они бы рассказали об этом, во всяком случае Ханна. Она много раз уже чуть не рассказала обо всем родителям.

Когда он вышел к ресепшену, из кабинета Эвена Рунде появился Стефен Шпиц. Его лицо было ярко-красным, а лоб бледным.

– Это вы тут начальник? – Он выставил дрожащий палец Карстену в лицо. – Чем, черт побери, вы тут занимаетесь?! Вы что, вообще не контролируете своих людей? Вы не можете подозревать меня в убийстве Сиссель. Меня! Да я даже не могу убить… паука!

Его голос надломился. Он зажмурился с таким видом, как будто сейчас заплачет.

– Шпиц, вы можете ехать домой, – сказал Эвен.

– Тебе нужно научиться владеть собой, не давить на тех, кто этого не может выдержать, – произнес Карстен с улыбкой, когда Шпиц вышел за дверь.

Эвен вздохнул с напускной досадой в лице.

– Да, но ты же знаешь, это не всегда легко.

– Ты отпустил его?

– Да, у нас недостаточно поводов для задержания. Но пока не вычеркиваем его из списка. В день убийства Педера Воге он жил в отеле. Надо проверить его алиби.

– Окей, давайте соберемся всей командой, – предложил Карстен.

Пять минут спустя все собрались в переговорной. Вначале Эвен отчитался о допросе Стефена Шпица. Его показания совпадали с тем, что говорила Туне.

– Что он сказал о своем отношении к Сиссель? – спросил Карстен.

– Он заявил, что она пыталась закадрить его. Приближалась и наклонялась, такие выражения он употребил.

– И?

– Он говорит, что отказал ей. Но я не уверен, что он говорит правду. «Ей нужна была физическая близость», – процитировал Эвен Шпица. – Может, он и дал ей ее?

– Наша жертва – взрослая женщина, живущая с родителями и почти не имеющая контакта с людьми, перестала говорить, а это признак травмы. И если Шпиц говорит правду, то она не просто искала общения. Что можно тут предположить?

– Жертва насилия? – спросил Эвен.

– Именно. Поэтому у нее были книги о насилии.

– Но кем был насильник? Мог ли это быть ее отец?

– Возможно. Это может быть объяснением банана, подтверждающим сексуальную окраску преступления.

– Бьюсь об заклад, он ее и обрюхатил, – вставил Лауритсен.

– Возможно.

– В таком случае у нее был мотив убийства, – предположил Эггесбё. – Но она этого не делала, у нее же есть алиби.

– Да, но мог отомстить кто-то другой. Способ, каким был убит Педер Воге, начинает обретать смысл.

– Туне должна была что-то знать, – сказал Эвен. – Или увидеть кого-то.

– Возможно, – еще раз повторил Карстен.

Эвен вышел к доске со всеми тремя делами.

– Как бы то ни было, мы на шаг продвинулись в деле Сиссель Воге. Теперь у нас есть более точное время смерти. – Он указал на доску: – Двадцать первое ноября, четыре часа дня. Это также дата последней записи в ее ежедневнике, а последний раз Сиссель видели в магазине. Это тот же день, когда Шпиц звонил ей в дверь, с его слов. Он был там без чего-то шесть, то есть через два часа после того, как ее видели в магазине.

– И так как она была одета в то черное платье, в котором ее рисовал Шпиц, логично будет предположить, что ее убили прямо перед тем, как он пришел, – добавил Лауритсен.

– Да, она сделала покупки и пошла домой. Дорога из магазина занимает около двадцати минут. Потом оделась, накрасилась. Еще минимум полчаса, вероятно, больше. Это оставляет нам окно примерно в час, между без десяти пять и без десяти шесть вечера. И это означает, что она была мертва за девять дней до того, как Бенте Рисе обнаружила ее тридцатого ноября. – Карстен перевел взгляд с одной доски на другую и показал на фотографию Туне: – И если Шпиц не наш преступник или речь не идет о травле, вопрос в том, видела ли Туне кого-нибудь еще, кроме него.

Эвен подошел к столу и полистал свои бумаги.

– И это не невозможно. Она была на пробежке, а вернулась домой около половины шестого.

– Нам нужно проверить истории девочек и посмотреть, что выяснится из пробы ДНК Шпица, плюс копнуть глубже его жизнь, – сказал Карстен. – Наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки.

50

Когда Кайса вошла в кафе «Лунное затмение» в Олесунне, Ирис Хуле уже сидела и ждала ее. Поисковая операция Туне пока не принесла никаких новостей, казалось, что полиции совершенно не за что ухватиться. Если что-то произойдет, ее коллеги из «Суннмёрспостен» возьмут это под контроль. Она обсудила идею написания большой статьи о Сиссель с репортажным редактором, и тот дал ей полную свободу действий. И первое, что сделала Кайса, это договорилась о встрече с той женщиной, которую нашла в Интернете.

На вид Ирис Хуле было около сорока, у нее были живые серые глаза, узкое лицо с веснушками и короткие светлые кудри. Хотя Кайса сгорала от желания расспросить ее о Сиссель, но предоставила той возможность рассказывать обо всем в свободном порядке.

С исключительной открытостью Ирис рассказала о сексуальном насилии, которому она подвергалась с тринадцати до восемнадцати лет. Это невозможно было слушать без возмущения. Проповедник, насиловавший ее, был уважаемым человеком.

– Никогда молельный дом не был так полон прихожан, как в те дни, когда он проповедовал, – сказала она. – Он был очень харизматичен, люди обожали его, особенно девочки и женщины.

– Вы думаете, он…

– Я была не единственной, – перебила она.

После того как Ирис предала огласке свою историю, к ней обратились несколько женщин, переживших то же самое. Но они были настолько подавлены стыдом, что не осмеливались рассказать об этом кому-нибудь. Кроме того, многие вышли замуж, родили детей, все еще активно участвовали в христианской жизни и до смерти боялись, что кто-нибудь о чем-нибудь узнает. Они испытывали одновременно ответственность и вину.

Она покачала головой:

– Именно поэтому это так трудно. Стыд. Чувство вины.

– Но это ведь его ответственность, а не ваша. Вы были ребенком, а он – взрослым мужчиной, – возразила Кайса.

– Да, но мое тело реагировало на то, что он делал со мной, это чувство… сексуального желания, это и было таким трудным. Все это грязное и греховное.

Ирис рассказала, что в конце концов она заболела психически. – Я мылась по несколько раз на дню, пытаясь смыть с себя грязь, я ощущала ее словно оболочку на коже. Я терлась до крови и начала резать себя. Кончилось все моей неудавшейся попыткой совершить самоубийство.

– А как же ваши родители – вы не рассказали им?

– Нет, я не смела. Ведь тогда они бы узнали, что делала я. К тому же они его уважали. Он говорил, что они не поверят мне, угрожал мне, что хуже всего придется маме и папе, если я расскажу кому-нибудь. Еще он говорил, что во мне поселился дьявол и соблазнял меня и это я виновата. Он заставлял меня становиться на колени и молиться вместе с ним, просить прощения за то, что я делала.