Золото мертвых - Андрей Александрович Васильев

А что еще остается делать? Это первый предмет, который проявил подобную агрессию по отношению ко мне. Может, с такими именно так и надо поступать? Как там у классика? «Если враг не сдается, его уничтожают». Главное, чтобы получилось уничтожить. Единственное, может, таких не душить надо, а как-то по-другому убивать? Но как?

Похоже, обитатель перстня ничего такого от меня не ожидал, а я, в свою очередь, с радостью заметил, что глаза его начали расширяться, а слова окончательно перестали быть разборчивыми и вскоре сменились хрипом. Стало быть, эти твари смертны, я могу их убивать. Вот и славно, вот и выяснили.

— Осшштановишь! — просипела душа украшения. — Нет! Я могу… Хррррр… Я тебе…

— Можешь, можешь, — успокаивающе сообщил ему я, кинув взгляд вверх. Воронка над моей головой начала закрываться, словно пряча меня в огромный кокон. — Можешь умереть и оставить род людской в покое.

— Ты Хрфффнитель… — выдавил из себя мой противник с великим трудом, напрягая мощные мышцы своего тела и мешая мне довершить начатое. — Ты не…

Что «не» — я не узнал, потому что силы, наконец покинули его тело, кольца, оплетавшие мою руку до плеча, распались, и я с удовольствием завершил начатое. Проще говоря — додушил эту пакость, не без радости глядя в ее медленно меркнущие глаза. Тоже, кстати, удобно, эдакий индикатор активности. Горят — клиент жив, потухли — мертв.

И сделал это вовремя, потому что стены, сотканные из мрака, приблизились друг к другу почти вплотную, и сверху чернота тоже накатывалась подобно волнам. Такое ощущение, что эта дрянь собиралась меня попросту переварить в своем инфернальном желудке.

Хотя — может, оно так и было на самом деле? Силу она и впрямь, похоже, набрала немалую. Ну оно и понятно, столько веков пожирать души людей, причем души непростые. Король, революционер, бизнесмен — это только те, о ком я знаю. И бог весть кто еще остался там, за пеленой безумия.

Тело того, кто жил в перстне, дернулось в последний раз, а секундой позже я осознал, что в руке моей пустота. Исчезла скользкая изворотливая дрянь, разлетелась на черные бесформенные хлопья, которые сначала закрутились спиралью вокруг меня, а после стремительной стрелой умчались вверх, разрывая в клочья мрак над моей головой. Раздался многоголосый хохот, но не истеричный, а, скорее радостный, и следом за этим в появившейся бреши я увидел десятки звезд, стремительно поднимавшихся все выше и выше. Они блистали настолько ярко, что их свет меня ослепил, заставив прикрыть глаза ладонью и инстинктивно сделать пару шагов назад. Вот только сзади ничего не было, там оказалась пустота, в которую я и полетел, осознавая, что теперь мне, скорее всего, точно конец, ибо если и долечу до дна пропасти, то там точно расшибусь в лепешку. И неважно, что все это происходит вне моей реальности, у меня теперь прописка в двух мирах.

А потом, когда отчаяние начало пробираться в мою душу, я увидел огненный росчерк, который подхватил меня, раскрутил и бросил вверх, пророкотав напоследок:

— Молодец!

И наступила совершеннейшая темнота, которую вдруг нарушил приглушенный, но при этом привычно-вкрадчивый голос Шлюндта.

— Не следует так переживать, любезнейшая Марина Леонидовна, — ворковал он. — С Валерием все в порядке. Просто — жара, эмоции, избыток кофеина, определенная усталость…

Марина Леонидовна? Да нет! Не может быть…

Я открыл глаза и понял, что нахожусь в больничной палате, но не в той, где обитал несчастный безумец, а в другой, обычной, без мягких стен и с окнами. За которыми, кстати, стояли сумерки, да и в палате было темно, единственная полоска света падала из-за чуть приоткрытой двери.

Это сколько же я без сознания был?

— Валерий всегда был спортивным мальчиком, за ним подобного сроду не водилось. — Да, это была моя мама. Вопрос — как она тут оказалась? — Петр Францевич, скажите мне честно — это наркотики?

О боже, опять началось! У моих родителей было два пунктика. Мама боялась того, что я подсяду на иглу, отец опасался того, что я выберу неверную дорогу в половых пристрастиях. Причем и та, и другой переживали абсолютно безосновательно. И если отец со временем угомонился, то мама, видимо, никогда не успокоится.

— Марина Леонидовна, хорошая моя, не переживайте. — К разговору подключился Вагнер, который, судя по всему, тоже стоял за дверями той палаты, в которой я лежал. — Мы первым делом взяли у мальчика кровь на анализ, в том числе проверили и на запрещенные препараты, у нас такой регламент. Он абсолютно чист. Вообще анализ отличный, вот, посмотрите сами. Лейкоциты в норме, сахар тоже…

— Но обморок? — упорствовала мама. — Да еще такой длительный! И потом, Карл Августович, вот эта «определенная усталость». Вы что имели в виду?

— Видите ли… — Шлюндт сделал паузу, и я весьма явственно представил, какое именно выражение лица у него появилось в данный момент. Опять он что-то задумал. — Это не мое дело, причем совершенно, но… Как я сказал вам ранее, мы с Валерием в определенном роде коллеги, если точнее, я консультирую его по некоторым рабочим моментам. Архивисты и антиквары — это две стороны одной монеты, мы служим прошлому. Так вот, я настолько застрял в этом прошлом, что полностью лишил себя будущего. Нет у меня ни жены, ни детей, ни, само собой, внуков. И я, признаюсь, очень привязался к вашему сыну. По-стариковски привязался, без каких-либо иных моментов. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

— Ну конечно же, господи, — подтвердила мама. — И все же — что вы имели в виду?

— Марина Леонидовна, это не мои тайны, это слишком личное, — уклончиво ответил этот хитрец. — Может, лучше вы сами поговорите с мальчиком, когда он проснется?

— Этот мальчик и в детстве был не слишком со мной откровенен, — заметила мама. — А уж теперь-то… Рассказывайте!

— Валерий чересчур близко сошелся с одной девицей, — помявшись, и как бы неохотно поведал ей антиквар. — Нет-нет, это вполне пристойная особа, и весьма привлекательная к тому же. Состоятельная, к слову, у нее свой… Э-э-э… Как же это? Салон красоты. Да. Престижный, модный, в центре города, на «Белорусской». Но при всем этом она не лучшим образом влияет на мальчика. Иногда мне кажется, что она зачем-то привязывает его к себе незримыми цепями, постоянно играя на его чувствах. Валерий внешне всегда невозмутим и уверен в себе, внешне он эдакий Зигфрид, просто-таки потомок Нибелунгов, но душа-то у него тонкая, можно сказать артистическая, сиречь — уязвимая. Вам ли