Его повесили на площади Победы - Лев Симкин

В первый день румбульских расстрелов было убито около 14 тысяч человек. День был осенний, холодный и короткий. Исполнители акции не успели уничтожить всех до наступления темноты. Казнь оставшихся 13 тысяч пришлось отложить.

«Наконец пришло время, когда почти все нации Европы научились распознавать своего общего врага — жида, — писала газета „Тевия“ („Отчизна“) на следующий день, 1 декабря 1941 года. — Почти все народы Европы начали войну против этого врага как на полях сражений, так и в деле внутреннего строительства. И для нас, латышей, пришел этот миг. Появились уже первые бойцы на полях сражений, за ними последуют и другие». У статьи под названием «Борьба против жидовства» был автор — Янис Мартинсонс, у газеты, главной латышской газеты времен немецкой оккупации, редактор — Павел Ковалевскис, автор изданной в 1942 году книги «Страшный год» — о событиях 1939 года, которыми будто бы оправдывались злодеяния националистов.

…Почти никого из нацистских пропагандистов не настигло возмездие. Исключением был осужденный на Нюрнбергском процессе редактор газеты Der Stürmer Юлиус Штрейхер. Правда, был один случай другого рода, о котором есть смысл рассказать. Хотя бы потому, что в этой истории важную роль играют сардины, обычные сардины — такая вот смертельная рифма.

Премьер-министр коллаборационистского кабинета в Праге Алоис Элиаш, поставлявший разведданные чехословацкому правительству в изгнании, однажды пригласил к себе наиболее одиозных пронацистских журналистов-чехов. В день встречи 18 сентября 1941 года по дороге на работу премьер зашел в магазин деликатесов «У Липперта» и купил дюжину «хлебичков с сардинками». В Коловратском дворце он уединился, достал из портфеля шприцы и ввел в бутерброды яд, принесенный ему накануне доктором Паточкой из Карлова университета. После чего вышел к журналистам, угостил их деликатесом и начал непринужденно говорить об успехах немецкого оружия на Восточном фронте… От яда в сардинах умер редактор журнала «Чешское слово» Карел Лажновский (остальные выжили), Гейдрих устроил ему пышные похороны. Алоис Элиаш был расстрелян оккупантами.

По гетто прошел слух, что евреи, уведенные 30 ноября, живы и содержатся в каком-то концлагере. Поэтому 8 декабря, когда кому-то велели собираться, узники были спокойны. С собой разрешалось взять поклажу весом в 20 килограммов. Эти вещи на место доставит грузовая машина — так было сказано людям.

30 ноября и 8 декабря 1941 года в Румбуле было расстреляно 27 800 человек, считая и тех 942 еврея из Германии, убитых сразу по прибытии. Этим данным можно верить, они взяты из отчета начальника полиции безопасности и СД в Латвии Рудольфа Ланге, одного из тех молодых убийц-интеллектуалов, о которых мы говорили, — 30-летнего доктора права, в прошлом сотрудника берлинского гестапо, а в будущем участника Ванзейской конференции. Правда, в это число не вошло около 300 советских военнопленных, расстрелянных за то, что их использовали на земляных работах.

О том, как это было, мы знаем из показаний соучастников убийства — латышских полицейских. 27 октября 1944 года в НКВД допрашивался Адольф Лазда, конвоировавший евреев к расстрелу. «Это делалось очень быстро, как по конвейеру. Одни только оставляли вещи, как другие уже раздевались, а третьи расстреливались. Так нашу колонну в тысячу человек расстреляли в течение часа или полутора часов… В яме ходили трое немцев с автоматами в руках с засученными рукавами гимнастерок. Они ходили по трупам окровавленные, как мясники на бойне, и без перерыва стреляли. Они не стреляли только тогда, когда меняли автоматные обоймы… Как вели себя люди перед расстрелом? Мы, полицейские, даже удивлялись. Не было ни крика, ни шума — только дети плакали да старики шептали свои молитвы. Очень храбро вели себя евреи перед расстрелом».

В ноябре 1944-го давала показания Чрезвычайной государственной комиссии чудом выжившая во второй «акции» Фрида Михельсон. «Воспользовавшись моментом, я бросилась на землю лицом в снег и замерла. Немного спустя слышу, как надо мной говорят по-латышски: „Кто здесь лежит?“ — „Наверное, мертвая“, — отвечает громко второй голос». Найдя три теплые кофты, немного сахара и белую сорочку для маскировки на снегу, Фрида выбралась из-под укрытия. И начались ее скитания по окрестным хуторам — кто-то не пускал, кто-то пускал, но только на одну ночь, — пока наконец не наткнулась на адвентистов седьмого дня, для которых спасение евреев было делом даже не абстрактных святости и чести, а чем-то само собой разумеющимся. Эта «сеть» — Берзиньши, Песле и Вилюмсоны — и спасла ее жизнь до прихода Красной армии, когда уже ей, Фриде, пришлось заступиться за своих спасителей.

После завершения «акции» Еккельн послал Гиммлеру сообщение телеграфом: Рижское гетто ликвидировано. Потом при личной встрече в том же декабре доложил это же устно. «Гиммлер остался доволен».

Забегу вперед. В январе 1945 года Петра Крупникова пригласили в кабинет к следователю для помощи в переводе. Там сидел Еккельн и рассказывал о громадной пьянке, которая состоялась после «акции» в Рыцарском доме. По его словам, все были совершенно пьяны. Какой-то генерал сломал ногу, перепрыгивая через лежащее перед ним препятствие…

Почему Еккельн присутствовал при казнях? Это ведь не входило в его обязанности. Другие-то этого не делали, не брали, так сказать, работу на дом. Еккельн же, словно клерк, уставший от бумажной суеты и отправившийся на охоту, вырывался на оперативный простор немного пострелять. Вот только не по зайцам, а по людям. А может, воображал себя руководителем производства, приходившим проверить, как исполнен заказ мастером, вносящим последний штрих перед сдачей заказчику. Будучи дилетантом — его же не учили в полицейской школе, — стремился вникнуть во все детали, как это часто бывает с дилетантами.

На допросе 27 января 1946 года Еккельн признал, что трижды сам участвовал в расстрелах евреев.

— Мне пришлось присутствовать.

— С какой целью?

— Если я даю приказ, то проверяю. Задание тяжелое… Чтобы показать пример, пришлось быть в первых рядах.

Как вспоминает Крупников, Еккельн на допросах ссылался на то, что, как начальник, считал себя обязанным присутствовать на расстрелах, поскольку «подчиненные испытывали психологические трудности».

«Когда я в декабре 1941 года в Летцине доложил Гиммлеру устно о выполнении его приказа о расстреле евреев из Рижского гетто, Гиммлер мне сказал: „Расстрел — это очень сложная операция. Для того чтобы расстреливать, надо иметь людей, которые расстреливают. На этих людей расстрелы действуют очень нехорошо“».

Гиммлер судил по себе. В августе 1941 года он прибыл в Минск с инспекторской проверкой. По записям в дневнике сопровождавшего его фон дем Баха, Гиммлер получил от увиденного расстрела нервное потрясение. Расстреливали 100 человек. Увидев среди жертв юношу-блондина с голубыми глазами, Гиммлер поинтересовался его родителями и, уточнив их происхождение, сказал: «Ничем помочь не могу». Во время казни на рейхсфюрера брызнула кровь двух убитых молодых девушек, и он упал в обморок.