Есенин - Виталий Безруков

После последнего куплета «Интернационала» на сцене появились ее ученицы. Держась за руки, поднятые вверх, они окружили свою наставницу. Как только прозвучали последние аккорды гимна, зал встал — так поразило всех ее выступление. Зрители бешено аплодировали.

— Браво! Браво! Браво, товарищ Дункан! Браво, Айседора! Айседора, друг! Сестра! Товарищ! — неслось со всех сторон.

Ее затуманенный взор обратился к ложе, где с друзьями сидел Есенин. И она увидела его и уже не отрывала взгляда от его сверкающих от восхищения и гордости любимых синих глаз. Для нее, избалованной всемирным успехом, это была высшая награда. О большем теперь она и не мечтала! Когда овации в конце концов утихли и занавес опустился, она бросилась в гримерную, где ее уже ждал Есенин.

— Ezenin! Меня поняли! Они поняли меня! Я не зря приехала! В твоей стране, твоей России я нашла все, о чем мечтала! Я останусь здесь навсегда! Буду жить! Творить! Любить!

Есенин набросил ей на плечи шаль, крепко прижал к себе, ощущая сильную дрожь, сотрясающую тело любимой женщины и ее отчаянно бьющееся сердце.

— Изадора, любимая, ты самый лучший на свете имажинист! В твоем танце есть самое главное — имидж, образ! Ты — образ, Изадора!

— Yes! Да! Лублу! — кивала, соглашаясь. Айседора.

Так и стояли они, не имея ни сил, ни желания оторваться друг от друга…

На здании бывшей Городской думы в Ленинграде — афиша, намеренно крикливая, рассчитанная на привлечение публики:

«В Зале Лассаля

Сергей Есенин прочтет стихи

"Москва кабацкая", "Любовь хулигана"

и скажет слово о мерзости

и прочем в литературе.

Вызов непопутчикам».

Народу набился полный зал. Ждут Есенина, а его все нет и нет. Какой-то человек принес записку Ионову, устроителю этого вечера: «Я ждал… Вас не было… Право, если я очень нужен на вечере, то я на Николаевской, кабачок слева, внизу».

«Неужели пьян? — подумал Ионов, прочтя послание. — Все сорвется».

— Живо по этому адресу! Ведите его сюда скорее, пока не напился! — скомандовал он своему помощнику.

А Есенин в компании Эрлиха в это время сидел в кабачке и уже опустошил бутылку вина.

— Ты пойми, Вольф! Зиновьев сдержал слово! Сдержал! — горячился Есенин. — Это шурин его Ионов… Руководитель вашего Госиздата… забздел издавать мою «Москву кабацкую».

— Забздишь, когда его самого за выпуск книг Цветаевой громыхнули в журнале «На посту», — заступился за своего руководителя Эрлих. — Бросать вызов троцкистам, выпуская еще твою книгу, — себе дороже.

— А Зиновьев молодец! Послал всех на хер! Он придумал напечатать «Москву кабацкую» в качестве авторского издания. Понял? — Есенин начал разливать по стаканам вторую бутылку. — Так что вся выручка от этого вечера пойдет на издание моих стихов. Лихо? Зиновьев голова! — Есенин чокнулся с Эрлихом: — Давай за Зиновьева!

Но выпить ему не дал вбежавший помощник Ионова:

— Потом за Зиновьева, Сергей Александрович! Пойдемте, там полный зал народа! Вас ждут! Умоляю! Потом я сам с вами напьюсь до поросячьего визга! — Он помог Есенину подняться и, крепко взяв под руку, повел из кабачка.

— Нет, но я же не расплатился! — упирался Есенин. — Вольф, ты где?

Помощник крикнул официанту:

— Счет, живо!

Когда Есенин, кое-как приведя себя в порядок, пьяно улыбаясь, вышел на сцену, зрители от нетерпения уже свистели и топали ногами.

— Вам что, стихи? Аль слово? — спросил он, обводя мутным взором притихших зрителей.

— Слово! Слово давай! Стихи потом, на закуску, — весело сострил кто-то, явно намекая, что поэт «навеселе».

Зал дружно засмеялся.

Есенин понимающе улыбнулся:

— Хорошо, закусим потом, стихами! Только давайте так. Вы будете задавать вопросы… любые, а я отвечать! Договорились? — и снова обаятельно улыбнулся. — Ну, кто первый?

— Есенин, как ваш текущий момент протекает? — задал вопрос строгий юноша в очках.

Есенин дурашливо скосил глаза.

— Спасибо Горсовету на разведение — Глав-тютю на утешение.

Зал взорвался хохотом.

— Я прошу ответить серьезно, Есенин, как вы относитесь к ЛЕФу и к Маяковскому? — задала вопрос девушка в кожаной куртке и красной косынке.

Есенин сделал серьезное лицо.

— Маяковского не выкинешь. Ляжет бревном, и многие о него споткнутся. Но к Маяковскому я не отношусь, и уж тем более к ЛЕФу, раз у них заправляет ничтожество по фамилии Брик! Брик-чирик! Брик-чирик! — Он несколько раз подпрыгнул на месте, подражая воробью. В зале снова засмеялись. — Зря смеетесь! Этот Брик-чирик со связями, от которых лучше держаться подальше.

— Это клевета! — возмутились в зале.

Есенин поднял руку:

— У нас по Москве ходит эпиграмма:

Вы думаете, кто такой Ося Брик?

Исследователь русского языка?

А он на самом деле шпик

И следователь ВЧК.

В зале зашумели, но Есенин продолжал:

— Блок и я первые пошли с большевиками, а они нас… — Он шлепнул ладонью сжатый в «очко» кулак (жест, выражающий на любом языке одно: «нас поимели»). — Вот так с нами обошлись!

Стоящие в кулисах устроители вечера во главе с Ионовым пришли в ужас.

— Эрлих, это вы его напоили? — возмущался руководитель Госиздата. — Что стоите? Верните же его назад.

Сам захмелевший Эрлих только моргал глазами и виновато разводил руками: «А я что?! Нянька ему?..»

— Сергей Александрович! Сергей Александрович! — сложив ладони рупором, громко шептал из кулис Ионов. — Сергей Александрович, прекратите! Сейчас же уйдите со сцены! Я требую! — топал он ногой.

Но Есенина было уже не остановить. Он махнул на Ионова рукой:

— Это вы, совчиновники, испоганили новую Русь! Выдумали портфели, мандаты… Ты, манда… ты, тьфу! Не слова, а матерщина какая-то! Вы ищете во всем отчет и смысл, а он только в любви к земле… вот меня с высоких гор тянет в долины… как моих предков к лошадям, к хомуту!

Эти бессвязные, но искренние слова никого не оставили равнодушными. Зал разделился на сочувствующих и противников Есенина. Одни возмущались, другие цыкали на них, аплодировали, ловя каждое его слово как откровение гения.

— Есенин, вы не про чиновников, вы про литературу скажите! Про чиновников мы и сами знаем! — покрыл все крики густой бас.

— Хороший вопрос! — все более трезвел Есенин. — Я не разделяю ничьих политических мнений в литературе! У меня своя политика. Я сам ли-те-ра-ту-ра! Хорошая литература. Но сколько вокруг бездарей и подхалимов! А ведь были у нас Пушкин, Лермонтов, Толстой и Достоевский. Гоголя тоже люблю! Любовь — главное. Любовь Россия, Россия! Я вижу ее как в огне! А раз Россия в огне, я ничего не хочу!..