Есенин - Виталий Безруков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кусиков, закончив петь и раскланявшись, спрыгнул с эстрады, подошел к столику.
— Все! Сдох, не могу больше! Давай ты, Серега! Мадам! — Он поцеловал Дункан руку и буквально силой вытолкал Есенина на узенький эстрадный помост, тонувший в папиросном дыму.
— Прости, Изадора, я сейчас. Только одно стихотворение. Одно! — показал он ей один палец.
— Карашо! Езенин! Лублу! — крикнула Айседора. — Фак! О’кей! — по-своему истолковав его жест.
Дождик мокрыми метлами чистит
Ивняковый помет по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев, —
Я такой же, как ты, хулиган.
Неистово читал Есенин своего «Хулигана», глядя на Дункан, в ритм стиха рубя рукой воздух:
Русь моя, деревянная Русь!
Я один твой певец и глашатай.
Звериных стихов моих грусть
Я кормил резедой и мятой.
От его стихов словно пахнуло ветром с полей, повеяло необъятными русскими просторами.
Бродит черная жуть по холмам,
Злобу вора струит в наш сад,
Только сам я разбойник и хам
И по крови степной конокрад.
И как всегда это происходило с ним, казалось, что стихотворение рождается именно сейчас, на глазах у изумленной толпы.
Кто видал, как в ночи кипит
Кипяченых черемух рать?
Мне бы в ночь в голубой степи
Где-нибудь с кистенем стоять! —
выкрикнул он хрипло, с задорной силой, грозя кому-то в зал кулаком! И вдруг, после безудержного полета, остановился, склонив набок голову, и прочитал:
Ах, увял головы моей куст,
Засосал меня песенный плен.
Осужден я на каторге чувств
Вертеть жернова поэм.
Но опять гордо поднялась голова. Голос его окреп:
Но не бойся, безумный ветер,
Плюй спокойно листвой по лугам.
Не сотрет меня кличка «поэт»,
Я и в песнях, как ты, хулиган.
Публика неистовствовала:
— Браво, Есенин! Браво! Еще! «Сорокоуст»! Прочти «Сорокоуст»! «Собаку» прочти!
Есенин, виновато улыбнувшись Дункан, развел руками: «Ну что тут поделаешь? А придется читать, а то разорвут», — словно хотел он сказать ей.
И он читал еще и еще. А Айседора, не сводя с него влюбленных глаз, твердила лишь одно, ставшее для нее самым дорогим русское имя: «Езенин! Е-зе-нин!..». Закончив читать, Есенин под гром аплодисментов легко соскочил с эстрады и подошел к своему столику.
— Да-а-а, Сергун, рифмы ребячьи, да ты и сам понимаешь, но людям нравится! — скривился Мариенгоф, услужливо наливая Есенину полный бокал вина. — Проститутки вон с ума сходят.
Есенин тяжело поглядел на «друга», взял Дункан за руку и, попрощавшись только с Кусиковым, гордо вышел из кафе.
Проводив завистливым взглядом шикарную пару, Мариенгоф нарочито громко, чтобы все слышали, ядовито прочел:
Не судите слишком строго,
Наш Есенин не таков.
Айседур в Европе много —
Мало Айседураков!
Сидящие за соседними столиками посетители засмеялись и зааплодировали: «Браво, Толя, гениально!»
Кто-то злорадно хохотал, повторяя: «Айседур в Европе много, мало Айседураков». Но, на несчастье Мариенгофа, эту гадость услышал Приблудный, который также проводил вечер за одним из столиков в компании девиц с Тверской. Он встал и нетвердой походкой подошел к Мариенгофу.
— Храбрые за глаза?! — обвел он мутным взглядом сидящих с Мариенгофом Якулова и Кусикова. — Храбрые?!! Говно вы все! Слышите: гов-но! — рявкнул он. — А ты, Марьинграф, самое вонючее! Все воняешь исподтишка! Шептуна пускаешь! — Он сжал свои кулачищи, аж пальцы побелели. — Слушайте все сюда! Я стишок прочту!
Все притихли, ожидая нового зрелища. И в наступившей тишине, чеканя каждое слово, размахивая рукой, как Есенин, Иван прочел:
У гения полным-полно врагов,
Друзей же мало — где их взять?
И тайный враг его — сам Толя Мариенгоф.
Да нет! Не враг он… — просто блядь!
Приблудный торжествующе посмотрел вокруг:
— Это я сам сочинил! Слышите?!! Сам! — Опершись руками на столик и глыбой нависнув над сидящими за ним, сказал: — Запомните, суки, при мне о Есенине, о моем Учителе…
— Опомнись, Иван! Это же шутка! Ты чего? — пытался успокоить его Кусиков.
— При мне не шутить насчет Есенина! — пригрозил он скрюченным пальцем Мариенгофу. — Зубы выбью… Я в гражданскую…
Якулов встал, обнял Приблудного за плечи:
— Мы все знаем, Ваня, ты в гражданскую у Буденного. Пойдем, я тебя провожу.
Он проводил Приблудного за его столик. Девицы встретили своего кавалера восторженно:
— Браво, Иван! Ванечка, вы молодец! Это так благородно с вашей стороны — заступиться за Есенина!
Иван довольно улыбался, рот до ушей.
— За Учителя я кому хошь башку на умывальник!
Шаг за шагом прослеживая судьбу Есенина, Хлысталов нашел воспоминания современников о том незабываемом выступлении Дункан в Большом театре. Сцена была декорирована под «полушарие» Земли. Из оркестровой ямы чуть слышно зазвучали первые аккорды Шестой симфонии Чайковского. Айседора появилась сбоку из глубины кулис. Согбенная, тяжело и медленно ступая со скованными за спиной руками, она двигалась к центру сцены. Ее стройная фигура была прикрыта до колен прозрачным темно-красным хитоном, ноги как всегда босы. Почти касались пола бронзовые волосы, качаясь в такт тяжелым шагам.
Она оглянулась назад. Взгляд ее выражал страх и отчаяние, и все же она продолжала свой нелегкий путь, пока не дошла до середины сцены. Послышались звуки «Боже, царя храни!» Айседора выпрямилась, гнев исказил черты ее лица. С огромным усилием под бравую музыку «Славянского марша» разорвала она путы, связывавшие ее руки, и в течение всего гимна стояла посреди сцены, яростная, ненавидящая, с гневно сжатыми кулаками. Брови ее были сдвинуты, рот полуоткрыт. Айседора медленно вывела из-за спины свои онемевшие руки. Наконец-то наступило долгожданное освобождение! Ярость и ненависть сменило чувство радости свободы. Из груди вырвался вздох счастья. Так раб торжествовал, одержав свою победу! Он свободен! Танец Айседора завершила несколькими ликующими великолепными прыжками.
И вновь она на сцене. Теперь не было никаких декораций, зато было причудливое освещение. Сзади — темно-лиловый свет, передающий мрак тюрьмы, ближе лиловый свет переходил в красный, еще ближе — в желтый. Казалось, всю огромную сцену Большого театра пересекают красные и желтые снопы солнечных лучей. Вначале Айседора был закутана в тяжелую длинную серую тунику. Кое-где на ней виднелись веревки. Ее жесты призывали человека к борьбе со злом. Борьба предстояла тяжелая и мучительная, но все-таки победа была возможна, хотя путь к ней нелегок. Лишь ценой больших усилий и воли можно одержать победу над врагом. И Айседора, жившая в своем «Интернационале», была поразительно притягательна и полна ненависти. Порой она была близка к гибели, но вера в правое дело окрыляла ее, и она побеждала. Все величие ее души, сердца и разума выплеснулось в последнем марше победы, который был сродни огненному жизнеутверждающему потоку!