Есенин - Виталий Безруков

Дункан танцевала танго «апаш», странный и прекрасный танец. Узкое розовое тело шарфа извивалось в ее руках. Она ломала ему хребет, судорожными пальцами беспощадно сдавливала горло. Трагически свисала круглая шелковая голова ткани. Она танцевала, она вела танец. И уже Есенин был ее повелителем, ее господином. Это ему она как собака лизала руку…

Дункан закончила танец, распластав на ковре перед Есениным судорожно вытянувшийся «труп» шарфа, и сама опустилась рядом с ним.

— I love Ezenin! Я лублу Езенин! — всхлипывая, прижалась она к его ногам.

Есенин уже ничего не видел, кроме ее страдальческого лица, залитого слезами. Он поставил гармошку, подхватил свою Айседору на руки и, бережно прижимая, понес прочь, словно желая защитить ее от этих пьяных, алчущих скабрезностей людей.

— Я с тобой, Изадора! Я с тобой, любимая! Не бойся, я с тобой!

— Езенин! Езенин! — мурлыкала проснувшаяся Айседора, шаря рядом с собой по кровати. — Езенин? — Не найдя его, резко приподнялась, тревожно огляделась, вылезла из постели и, накинув полупрозрачный шелковый халат, подбежала к двери и выглянула. В соседней комнате, за огромным письменным столом, одетый в пестрый халат и в тапочках на босу ногу, сидел, склонясь к настольной лампе, Есенин и сосредоточенно писал.

Айседора счастливо улыбнулась и на цыпочках, грациозно покачивая бедрами, подошла, ласково обняла Есенина за шею.

— Езенин! — протянула она. — Пачему ушел? Пачему не спит? Изадора не нравится как женщина?

Отодвинув исписанные листки, она уселась перед ним на столе, вызывающе манящая.

Есенин понимающе улыбнулся:

— Нравится женщина, Изадора! Нравится! — гладил он ее бедра. — Но я работал, Изадора! Писал стихи! Вдохновение нашло, и я проснулся! Вот! — протянул ей один листок.

Дункан взяла и, как мартышка из басни Крылова, попыталась понять незнакомые буквы.

Она то отдаляла их, сощурившись, от себя, то переворачивала вверх тормашками, то вдыхала запах чернил.

— Карашо! Yes! Езенин! Байрон!

Есенин восторженно хохотал.

— Какая ты смешная, Изадора! Слушай, я прочту!

Он взял листки и, продолжая одной рукой ласкать ее бедра, стал читать:

Дорогая, сядем рядом,

Поглядим в глаза друг другу.

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу.

Закрыв глаза, Айседора в блаженной истоме раскачивалась в такт стихам. Хрипловатый грудной голос Есенина будил в ней желание двигаться, танцевать.

— Езенин! Ты — бог, твои стихи — музыка! Я все понимай! Еще! Еще! Езенин!

И словно отвечая на ее страстный призыв, его голос, как неизвестный музыкальный инструмент, зазвучал с новой силой.

Айседора, медленно поднявшись перед ним на столе во весь рост, начала танец любви, предназначавшийся только ему — Есенину! Танец интимный, откровенный и чистый в своей откровенности. Как греческая богиня в прозрачном хитоне, она пела в ритме стиха и голоса Есенина всем своим прекрасным телом, глазами, губами. Ее жесты были самой страстью последней любви.

Я давно мой край оставил,

Где цветут луга и чащи.

В городской и горькой славе

Я хотел прожить пропащим.

Закончились стихи, утихла музыка. Айседора в изящной, грациозной позе спящей Венеры улеглась на письменном столе перед Есениным.

— Браво, Изадора! Ты чудо! Какая же ты красивая баба!

Есенин стал снимать с нее прозрачный халат, но Айседора выскользнула из его рук.

— Ти гений! Ти ангель! Ти щерт! — Она соскочила со стола, подбежала к зеркалу и, взяв ярко-красную помаду, написала на стекле большими буквами: «I love Ezenin!»

— Я лублю Езенин! Карашо?..

Есенин подошел к зеркалу. Долго, пристально глядел на надпись, и вдруг лицо его исказилось гримасой страха: ему померещилось, что буквы на зеркале начали постепенно кровоточить, каплями стекая по стеклу. Есенин вздрогнул, обернулся к Айседоре:

— Изадора! Там… там кровь! Посмотри, кровь! — Но Дункан, не понимая его испуга, улыбалась, продолжая ластиться к нему:

— Лублу, Сереженька! Лублу! I love you!

Старинные часы в гостиной пробили восемь раз.

— Oh, my God! — встрепенулась Айседора. — Уже восемь?! Меня ждут дети! Школа танца! Ирма, Ирма! — позвала она свою ученицу и приемную дочь, которую привезла собой в качестве помощницы. — Ирма, быстро одеваться! — скомандовала она вошедшей Ирме, проходя в спальню. — Дети уже собрались?

— Да, Айседора. Тридцать детей ждут. — Ирма чопорно поклонилась Есенину, проходя следом за Дункан. — Шнейдер тоже здесь. Он сносно говорит по-английски и по-немецки.

— Ты сказала, тридцать? О майн гот! Луначарский обещал мне тысячу! — возмущалась Айседора, надевая перед зеркалом красную блузку. — Посмотри, Ирма! Я хочу выглядеть, как товарищ! Красный товарищ! Езенин! Смотри! Красный товарищ, карашо? Yes? — спросила она.

— Ну, Изадора! Карашо! Ес! — насмешливо ответил Есенин.

Довольная собой, Дункан чмокнула его в щеку.

— Лублу Езенин! Я чичаз! — Она открыла дверь и тожественно и величаво проследовала в зал.

— Товарищ Есенин! — Ирма задержалась около Есенина. — Там пришли какие-то типы. Спрашивают вас. Мне кажется, они очень пьяные!

— Хрен с ними, — ухмыльнулся Есенин. — Пусть идут сюда!

— Товарищ Есенин, Айседоре будет неприятно! — запротестовала Ирма. — У нее сейчас будут занятия с детьми! Школа Дункан! Вы можете это понять? Вы… — хотела она что-то еще добавить, но Есенин так выразительно посмотрел на нее, что та, прикусив язык, ретировалась вслед за Дункан.

Послышались голоса, и в кабинет ввалились Якулов с Кусиковым.

— Здорово, Серега! — заорал Кусиков. — Как ты тут? Да! Жилище для поэтов! — Он обошел кабинет и уселся на край письменного стола. — Ай да Сергун! Ухарь-купец! В халате! Ни хера себе!

— Не лайся здесь по-матушке, Сандро! — Есенин кивнул на дверь в зал, где была Дункан.

— Фу-ты ну-ты! Надо же! Давно ли Серега материться перестал? — не унимался Кусиков.

— Ты чего пристал к Сереге как банный лист, — поморщился Якулов. — Давайте лучше выпьем, а то башка трещит после вчерашнего… Чего только не пили… Здорово повеселились.

— Я работаю, — Есенин кивнул на лежащие на столе стихи. — Ты же знаешь, когда работаю, я не пью…

— Верно, Сергун, если пьянка мешает работе… брось работу, — заржал Кусиков. — Черт с тобой, мы и без тебя выпьем! — Он достал из оттопыренных карманов пальто бутылку водки и стаканы, протянул Якулову.

Расположившись на столе, они разлили по полстакана и чокнулись.