Тьма. Испытание Злом - Юлия Федотова

…Это сражение закончилось благополучно, пожалуй, о нем и упоминать бы не стоило: рядовое дорожное происшествие. Если бы не одна маленькая деталь.

Около двух часов прошло с момента нападения разбойников. Йорген полез в свой дорожный мешок… и тут же забыл зачем. А мешок, отпрянув, уронил в грязную илистую лужу – ему показалось, будто содержимое его воспламенилось, кожаные недра были озарены зловеще-багровым светом. Однако ни жара, ни дыма не наблюдалось, и, выудив свое имущество из грязи, ланцтрегер быстро установил причину странного явления. Это был магический артефакт. Верхушечный шарик его, обычно белый и тусклый, на солнце почти незаметный, стал огненно-красным, будто впитал в себя всю недавно пролитую кровь, и засиял так ярко, что свет его смог пробиться даже через плотную холстинку, которой был обернут жезл. «Вот ведь дрянь какая!» – подумал Йорген с досадой, выливая воду из мешка. Гамрские пряники были испорчены: сам бы он еще съел из лужи, но Кальпурций точно не станет, силониец удивительно быстро забыл, как совсем недавно был рабом и радовался хозяйским объедкам. Теперь же он только презрительно сморщит свой благородный нос и выскажется столь ядовито, что и у Йоргена кусок в горло не полезет. Придется в первом же встречном селе скормить пряники собакам или свиньям. Разве не обидно?! Правильно предупреждал друг Тиилл – неведомое колдовство не может довести до добра!

…Уж так был расстроен утратой гамрских пряников ланцтрегер фон Раух, что рассказать другу о странном поведении магического жезла как-то не удосужился.

Все в том острове богаты,

Изоб нет, везде палаты…

А. С. Пушкин

Благородное семейство ландлагенара Норвальда набожностью и благочестием никогда не отличалось, и если бы кто-то предложил Рюдигеру фон Рауху отказаться от употребления рыбы и пива в третий, постный день недели, то понимания не встретил бы, а начни настаивать – и на грубость мог нарваться. На проповеди и молебны ландлагенар не ходил, считая их напрасной тратой драгоценного времени, богов поминал почти исключительно всуе, из молитв знал наизусть только Четвертое Прославление – по слухам, оно помогало в карточной игре. И дети его воспитывались соответственно. К примеру, Дитмар лет до десяти не мог Дев Небесных не то что поименно перечислить, но даже их общее количество назвать, а малыш Фруте долго путал слова и называл хейлига – хеллигом[16]. Но любознательный Йорген однажды, в очень ранней молодости, забрел-таки во храм Дев Небесных.

Ему там не особенно понравилось – холодно было и тесно, из курильниц приторно воняло сандаловым маслом, на каменных плитах пола, прямо в жидкой грязи, что наносили прихожане с весенней улицы, валялись хворые и увечные, трясли своими язвами. Толстые лысые динсты[17]в истошно-розовых реверендах[18], с золотыми кушаками и золотыми же кадилами в руках пели заунывно, и голоса у них были очень высокие, почти женские. Это особенно удивило Йоргена, он был тогда еще слишком юным, чтобы понимать, каким образом взрослым, жирным дядькам удается пищать так забавно. (С годами узнал, конечно, и это знание отнюдь не укрепило его в праведной вере.) Потом явился важный хейлиг в золотой рясе с кушаком цвета индиго. Он тоже был очень жирен, но проповедь читал густым «нутряным» басом – аж стены гудели в ответ; видно, толщина его была природной, а не жертвенно приобретенной во имя веры. О чем была проповедь, Йорген не запомнил, потому что никак не мог сосредоточиться, тембр голоса хейлига действовал на него усыпляюще. Было очень скучно, он зевал и глазел по сторонам, разглядывал фрески на стенах и потолке, изображающие сцены из небесной жизни.

Были эти фрески не столь красивы и искусно написаны, сколь необычны. Странные дома, странные деревья, люди в странных одеяниях… Странные, слишком яркие краски, каких не встретишь в северной природе…

И вот теперь, по прошествии лет, Йорген увидел эти картины вновь – уже не на храмовой стене, а в жизни! Должно быть, дешевый живописец-готтмалер решил не утруждать свое воображение и под видом чудесного Регендала изобразил вполне земные силонийские реалии: для дремучих северян сойдет! И ведь сходило же! Чем дальше в глубь Нийского полуострова продвигался Йорген, тем сильнее становилось впечатление, будто живым на небо попал!

А все потому, что была весна. Окажись он в центральной Силонии в разгар лета – не о небесном Регендале думал бы, а об огненных подземельях Хольгарда. Он понял бы, что такое жара, превосходящая тепло человеческого тела (обычное явление в землях южнее Аквинары). Он узнал бы, как чувствуют себя в таких условиях привычные к сырому и прохладному лету северяне, и вряд ли порадовался бы такому опыту. Но шел второй месяц весны, мир вокруг расцветал тюльпанами, примулами и каприфолью – много раньше, чем на холодной родине, – и настроение было самым безмятежным.

Почему-то Йорген любил изобразить из себя грубого воина, равнодушного к красотам природы: всяким там облачкам, травкам и птичкам. На самом деле, благодаря собственным склонностям и воспитанию мачехи-альвы, он был вовсе не чужд прекрасного, к каковому смело можно было причислить живописнейшие силонийские ландшафты. Ему нравилось все. Зеленые луга и неисчислимые стада белых овечек на них. Оливковые и миндальные рощи (где какие, его просвещал Кальпурций, сам бы он не определил). Заросли цветущего шиповника и низкорослого самшита вдоль дорог. Высоченные сосны с кроной непривычной распростертой формы – пиниями называли их силонийцы. На них вообще невозможно было спокойно смотреть – страстно хотелось попытаться вскарабкаться на самый верх: получится или нет? Вот только неловко было вчуже, а то бы обязательно залез!

…Но с Кальпурцием этой идеей делиться, пожалуй, не стоило, ему столь возвышенные устремления недоступны.

– Ты начальник гвардейской Ночной стражи! – напомнил он. – Разве к лицу столь важной персоне лазить по деревьям, причем без всякой на то надобности?

– Не к лицу, – признал Йорген из вежливости, потому что чувствовал себя в гостях, и не хотел перечить хозяевам. Но про себя подумал сердито: «Вот еще! Начальник Ночной стражи тоже человек, и у него время от времени могут возникать простые человеческие желания! Разве это зазорно?»

Под стать очаровательной весенней природе Нийского полуострова были здешние города и села в особенности. Все-таки силонийские города выглядели достаточно традиционно. Хоть и отличались они удивительной чистотой улиц, в остальном имели значительное сходство с южно-эренмаркскими и гизельгерскими. Точнее, наоборот. Аквинарские и цимпийские архитекторы славились на весь мир, и всякий уважающий себя градоначальник, задумав серьезное строительство, считал обязательным прибегнуть к их услугам. В результате именно силонийская мода уже несколько столетий определяла стиль городской застройки по всему Западному побережью. Поэтому ничего нового для себя Йорген в них не открыл.