Саван для соловья - Филлис Дороти Джеймс

Он взглянул на свои часы:

— А сейчас, если вам больше не о чем меня спросить, я должен успеть на ленч. Мне еще предстоит прием пациентов поликлиники, и времени очень мало. Если это действительно необходимо, я могу задержаться еще минут на пять, но надеюсь, обойдемся без этого. Я уже подписал свои показания относительно смерти Пирс, и у меня нет никаких изменений или добавлений. Я не видел вчера Фоллон. Я даже не знал, что ее перевели из изолятора. Ребенок у нее был не от меня, и даже если бы это был мой ребенок, я не настолько глуп, чтобы убивать ее. Кстати, то, что я сказал вам о наших предыдущих отношениях с ней, естественно, должно остаться между нами.

Он выразительно посмотрел на сержанта Мастерсона.

— Не то чтобы меня очень волновала огласка. Но в конце концов, девушка умерла. Мы должны позаботиться и о ее репутации.

Делглиш с трудом верил, что мистера Куртни-Бригса может волновать чья-то репутация, кроме его собственной. Но он серьезно заверил его в конфиденциальности. Он без сожалений смотрел вслед уходящему хирургу. Нравственного урода, обладающего столь поразительным эгоизмом и болезненным самолюбием, ничего не стоит вывести из себя и вызвать его ненависть. Но мог ли он убить? Он был самоуверенным, наглым и эгоистичным, что обычно характерно для убийцы. Более того, у него была возможность. А мотивы? Не проявил ли он своего рода хитрость, с такой готовностью признав свою любовную связь с Джозефиной Фоллон? Ясно, что он не мог рассчитывать долго скрывать свою тайну; больницу не назовешь местом, где это возможно. Не счел ли он вынужденной необходимостью довести до сведения Делглиша свою собственную версию их связи до того, как неизбежная молва достигнет ушей полицейских? Или к этому его побудили самовлюбленность и половое тщеславие мужчины, который и не думает скрывать свои победы, коль скоро они свидетельствуют о его привлекательности и сексуальных способностях?

Собирая свои бумаги, Делглиш понял, что проголодался. Он рано начал рабочий день, и утро показалось ему долгим. Наступил момент на время забыть о Стивене Куртни-Бригсе и вместе с Мастерсоном подумать о ленче.

Медсестры, что жили при больнице, и студентки из Найтингейл-Хаус в столовой при школе только завтракали и в полдень пили чай. На ленч и обед они шли в столовую самообслуживания, где в казенной и шумной обстановке обедал весь больничный персонал, за исключением врачей-консультантов. Там постоянно предлагался широкий выбор питательных, хорошо приготовленных блюд с учетом зарплаты государственных служащих и вкусов нескольких сотен человек, отличающихся друг от друга своими религиозными или диетическими ограничениями. В составлении меню повара строго руководствовались определенными принципами, в частности, в те дни, когда на операционный стол попадал урологический больной, печенка и почки по понятным любому соображениям из меню исключались.

Система самообслуживания вводилась в больнице Джона Карпепдера при упорном сопротивлении всех категорий работающего персонала. Восемь лет назад здесь были отдельные столовые для медсестер и учащихся, одна — для администрации и специалистов и маленький зал для привратников и мастеровых. Это устраивало всех, поскольку создавало подобающее различие между категориями и обеспечивало людям сносную тишину и возможность пообедать в компании тех, с кем они предпочитают. Но теперь только старший медицинский персонал наслаждался спокойствием и уединением в собственной столовой.

Эта привилегия, ревниво охраняемая, находилась под непрестанными атаками со стороны Министерства финансового контроля, государственных советников по вопросам общественного питания и экспертов по изучению труда, которые, вооружившись данными статистики расходов, без труда доказывали, что такая система неэкономична. Но пока докторам удавалось побеждать их. Их самым сильным аргументом была необходимость обсуждать вопросы здоровья пациентов втайне. Этот довод, предполагающий, что они продолжают работать даже во время приема пищи, со стороны официальных организаций встречал некоторый скептицизм, но им не удавалось его опровергнуть. Стоило им попытаться издали завести речь о необходимых изменениях в системе больничного питания, и доктора, как тяжелую артиллерию, неизменно и без промедления выдвигали на первый план необходимость строжайшей конфиденциальности по отношению к своим пациентам, и перед этим мистическим доводом сдавались даже аудиторы государственного казначейства. Позицию докторов значительно усиливала поддержка Матроны. Мисс Тейлор не скрывала, что считает в высшей степени оправданным, чтобы старший медицинский состав продолжал пользоваться отдельной столовой. А влияние мисс Тейлор на председателя комитета управления больницей было таким очевидными и давно существующим фактом, что об этом уже устали сплетничать. Сэр Маркус Коухен был богатым и представительным вдовцом, и все очень удивлялись тому, что они с Матроной до сих пор не поженились, все сходились на том, что этого не происходит либо из-за нежелания сэра Маркуса — известного Деятеля местного еврейского общества — женитья на женщине неиудейской веры, либо потому, что мисс Тейлор, преданная своему призванию, решила никогда не выходить замуж.

Но степень влияния мисс Тейлор па председателя комитета, а следовательно, и на сам комитет была очень высока. Все знали, что это особенно раздражает мистера Куртни-Бригса, поскольку значительно ограничивает его собственное влияние на сэра Маркуса. Но что касается отдельной столовой для врачей-консультантов, его мнение было принято во внимание и оказалось решающим.

И хотя всему остальному персоналу больницы приходилось обедать в огромном общем помещении, их права на некоторую интимность общения были по возможности соблюдены. Иерархическое разделение больничного общества продолжало уважаться. Просторное помещение общей столовой разделялось на небольшие закутки деревянными решетчатыми перегородками, увитыми растениями, и каждый из этих «кабинетов» создавал ата мосферу маленькой личной столовой.

Сестра Рольф взяла себе камбалу с жареным картофелем, принесла свой поднос на столик, за которым последние восемь лет обедала с сестрой Брамфет и сестрой Гиринг, и оглядела шумное скопище обитателей этого странного мира. В алькове у самого входа галдела кучка лаборантов в закапанных разными химикатами халатах. Рядом с ними устроился старый Флеминг, фармацевт амбулатории, с желтыми от никотина пальцами, которыми он скатывал шарики из хлеба. За соседним столиком щебетали четыре подруги-стенографйстки в голубых халатах. Мисс Райт, старшая секретарша, работавшая в госпитале уже двадцать лет, как всегда, торопливо и неразборчиво поглощала пищу, спеша вернуться к ожидающей ее пишущей машинке. Отделенная от ее стола перегородкой, уютно устроилась группка специалистов — мисс Банион, главный рентгенолог, миссис Нетерн, заведующая социальной работой, и два физиотерапевта; старательно охраняя свой статус неспешной и деловитой беседой на профессиональные темы, они демонстрировали безразличие к потребляемой пище и выбору столика, отодвинутого как можно дальше от легкомысленной канцелярской молодежи,