Необыкновенное обыкновенное чудо - Юрий Владимирович Каракурчи

потому что это только для внезапных гостей. Там всегда был самый красивый сервиз ленинградского фарфора (кобальтовый с золотыми дубовыми листьями), но я ни разу не пила из него чай.

И театральный бинокль, хрустальные статуэтки, а на первом этаже серванта – Большая Советская Энциклопедия! Тридцать огромных красных с золотом томов. Все это никогда не использовали по назначению.

Не трогать ковер на стене. Ковер не с оленями, а красный с геометрическим рисунком! На всю стену. Бесконечная роскошь. Вот сейчас, когда все издеваются над традицией вешать ковры на стену, мне смешно. Да что вы вообще знаете о коврах на стене? Наш ковер был особенный, когда я читала книги Фенимора Купера, на этом ковре проступали какие-то индейские письмена, когда я читала Жюля Верна, там были заснеженные вершины Патагонии. Волшебнейший ковер! Трогать было нельзя, только пылесосить и брызгать лавандой от моли. Но я, конечно же, каждый день тайком рисовала на нем пальцем географические карты и тайные послания.

Мне казалось, что мы самая неправильная семья в мире. Как можно всю жизнь построить на дисциплине? Как можно жить по расписанию и четкому плану работ на неделю? Как можно налепить тысячу пельменей, и не съесть все сразу, а растянуть на полгода? Кому вообще первому пришло в голову гладить пододеяльники? Печь медовый торт всего два раза в год? Не лазить пальцем в банку сгущенки? Хранить целые коробки «птичьего молока» на Новый год? И никогда-никогда-никогда не шуметь по вечерам? Потому что дедушка отдыхает.

И самое главное – как можно не проявлять эмоции на людях? Не обниматься и не говорить друг другу глупостей? У этого еще довоенного поколения вместо нежности один сплошной долг и плановая экономика. Даже мне при всем послушании доставалось за разгильдяйство. Для всех я была самая никчемная внучка на свете. Да и друг друга-то они не особо хвалили. Только потом, через много лет, я поняла, что именно эти бесконечные хозяйственные хлопоты и выражали бабушкину любовь к деду, к семье. Иначе что это была бы за жизнь, проведенная между кухней и туалетом.

А один раз ночью, когда бабушка с дедом думали, что я давно сплю, я вышла из своей комнаты. Вообще-то это было строго запрещено, но мне было очень любопытно, что творится в доме, когда все спят. И вот тогда я подслушала, как мой самый строгий в мире дед, который одним взглядом может погрузить весь мир в вечную мерзлоту, ласково тихим-тихим голосом говорит бабушке:

– Лёля, а Лёля, а пошли сегодня на балкон полуношничать.

«Полуношничать»!

Такое слово уютное. Полуношничать. Очевидно, мир начал разваливаться в тот момент, когда люди перестали полуношничать.

Я подглядывала за ними через окно – у нас был балкон на две комнаты. Они стояли и смотрели на речной порт, на баржи, ползущие по ночной Волге, на луну. Два очень старых человека, уже больные своими смертельными болезнями. Они прожили вместе тридцать восемь лет, и прожили по тяжелым армейским законам, но им все еще приятно быть вдвоем. Просто быть. Не обмениваться информацией, не строить планов, не высказывать мнений, не говорить о быте. Такое могут себе позволить только люди, уверенные в том, что в их молчании нет пустоты. Что их друг для друга достаточно. Что паузы существуют не для того, чтобы бросать в них всякий мусор.

Потом они начали дурачиться и хихикать как дети. Как на первом свидании. Он вставал на одно колено и предлагал ей веник из сушеного лаврового листа, они танцевали, спотыкаясь о банки с огурцами, он изображал соседа по даче, который похож на вертикальную бетономешалку. Травили анекдоты, обнимались, тихо пели песни, какую-то, наверное, «надежду, наш компас земной».

«…а помнишь, как Сидоров на своем «москвиче» на спор заехал на крышу гаража…»

«…и тут у них прямо из-под носа сперли цистерну гудрона…»

«…Лёля, а давай посадим на даче крыжовник…»

«…и тут Фима поперся прямо по льду через Волгу… да конечно пьяный, если Фима протрезвеет, разве он справится с реальностью…»

«…да тише ты, ребенка разбудишь»

«…Лёличка, у тебя всегда талия была, куда уж той Гурченко».

Они разговаривали, а я подсматривала и подслушивала. Это была какая-то волшебная, запретная для всех ночь.

Они оба очень рано умерли, один за другим. Мне так и не хватило их, остались только какие-то мелкие обрывки воспоминаний. И в эти обрывки вместилось совсем немного, только то, что действительно важно, – семья, небезразличие, традиции. Запах дома, который любят и берегут. Вечернее лото за чаем. А чай с душицей и зверобоем. Домашнее лечо и банка маринованных маслят. Нераскрытые тайны большого красного ковра.

И осталось вот это балконное воспоминание. Как сквозь плотно закрытую дверь до меня с трудом, но дошел этот свет большой любви. Все-таки успел.

Да иногда и сейчас в тяжелые минуты, когда все перестает получаться и опускаются руки, он все еще долетает ко мне с того балкона.

Последняя ночь колдуна

Сергей Лукьяненко

Дождливой осенней ночью, когда тучи скрывали луну и звезды, холодные капли барабанили по крышам, а ветер плакал и стонал за окнами, в своей маленькой квартире на последнем этаже высотного дома умирал старый колдун.

Колдуны никогда не умирают днем или в хорошую погоду, о нет! Они всегда умирают в грозу, бурю, снежный буран, в ночь, когда извергаются вулканы или случается землетрясение. Так что этому колдуну еще повезло – шел всего лишь сильный дождь.

А в дождь умирать легко.

Колдун лежал на кровати, застеленной черными шелковыми простынями, и смотрел на свой колдовской стол. Там искрились разноцветными огнями пробирки и реторты, капали из змеевиков тягучие мутные жидкости, в стеклянных плошках росли светящиеся кристаллы… Колдун сморщился и позвал:

– Фрог!

Со старого шкафа, заставленного древними книгами в кожаных переплетах, лениво спустился толстый черный кот. Подошел к кровати, запрыгнул колдуну на грудь. Тот захрипел и махнул рукой, сгоняя кота.

– Звал? – усаживаясь в ногах, спросил кот.

Говорить умеют почти все коты на свете. Но немногие их понимают. Колдун – понимал.

– Я умираю, – сказал колдун.

– Знаю, – ответил кот равнодушно. – И ради этого ты меня пригласил?

– Скажи, что со мной будет?

Фрог прищурился и посмотрел куда-то над головой колдуна. Как известно, все коты умеют видеть будущее.

– Ты умрешь на рассвете, когда далеко за тучами встанет солнце. Тебе будет так же больно, как той женщине, что ты проклял. И так же страшно, как тому мужчине, на которого ты навел порчу. Когда ты станешь задыхаться, я сяду тебе на горло, поглажу твои пересохшие губы своей бархатной лапкой, поймаю твой последний выдох – и отнесу своему хозяину. Так было задумано, так есть и так будет.

Колдун покачал головой.

– Я проклял женщину, которая утопила своего ребенка. Я навел