Наша трагическая вселенная - Скарлетт Томас

— Малыш, ты почему-то совсем не влажная, — сказал он, и я сделала нечто, чего никогда раньше не делала: я стала думать о Роуэне, и мое тело наконец откликнулось. Мы занялись сексом.

Когда все закончилось, я поднялась, пошла на кухню и разыскала там какао. Я вдруг поняла, что на душе у меня как-то мутно: будто Кристофер — незнакомец, с которым я только что трахнулась в туалете на вечеринке, в то время как мой мужчина спит дома. Какао я бы сейчас не вынесла, поэтому просто выпила стакан воды. Потом скормила горелые сосиски Беше и вымыла сковородку. Некоторое время я сидела и разгадывала кроссворд, размышляя о том, как здорово было бы принять сейчас душ, но так, чтобы Кристофер об этом не узнал. Прежде чем лечь спать, я поднялась к себе в кабинет и посмотрела на корабль, снова теряясь в догадках, как же это случилось, что море выбросило его прямо к моим ногам. На мгновение мы с кораблем остались одни в нашей бутылке, и внешний мир перестал существовать. Не было ни банковских уведомлений, ни пыли и заброшенности, ни спавшего внизу в гостиной человека, которому я действительно была нужна, но который на самом-то деле меня не любил.

Когда Куперы поселились рядом с нами, мне едва исполнилось девять лет. Наша линия домов была последней на улице у собора, и соседний коттедж пустовал уже очень давно. У мистера Купера была пышная борода, и он преподавал в том же университете, что и мой отец, только на гуманитарном факультете. Каждое утро он ездил на работу на велосипеде с большим коричневым ранцем и термосом, доверху наполненным супом из бычьих хвостов. Миссис Купер всегда носила джинсы, а ее рыжие волосы были коротко подстрижены. Она поздно поступила в университет и до сих пор училась там на психолога. У нее с мистером Купером было двое детей: Калеб — длинноволосый подросток, носивший обувь только в школе, и Роза — на год младше меня, с кожей какого-то немыслимо яркого белого цвета, со светло-рыжими волосами и веснушками, будто нарисованными бледным чаем. У Куперов было несколько кошек, и вскоре после того, как они переехали, я видела, как миссис Купер, опустившись на колени у заднего входа в дом, прилаживала к двери кошачью дверцу. В первые несколько недель они много стучали и сверлили, и отец говорил, что нам нужно отнестись к этому с пониманием, но мать все время жаловалась, что их стук мешает Тоби спать. Тем не менее наши семьи вскоре подружились. Почему-то мы редко ходили к ним, но в нашем доме почти всегда находился кто-нибудь из Куперов — пускай даже это была одна из их кошек. По вторникам я возвращалась домой вместе с Розой, и она пила у нас чай, потому что занятия миссис Купер в этот день заканчивались позже. По пятницам после работы отец с мистером Купером играли в шахматы у нас в столовой. За игрой они все время говорили про университет: обсуждали достоинства разных деканов, гадали, что там замышляет ректор, и спорили, в каком из буфетов самые вкусные слойки с сыром. Даже Калеб иногда приходил побеседовать с моим отцом об истинной природе вселенной, и тот давал ему почитать книги, полные уравнений.

Примерно через месяц после того, как Куперы поселились в соседнем доме, начало твориться что-то странное. Каждый вечер, часов в девять, сразу после того, как я ложилась спать, раздавался страшный грохот, и за ним следовало несколько глухих ударов, будто кто-то ронял на пол книги. После этого слышались чьи-то шаги, иногда кто-то плакал. Я знала, что это плачет Роза, но никому ничего не говорила. Кошки пронзительно мяукали и вылетали из дома, хлопая кошачьей дверцей: можно было подумать, что за ними гонится свора собак. Шум продолжался примерно до часа ночи, а затем мне наконец удавалось заснуть. Однако спала я недолго, потому что через час или около того просыпался Тоби. И тогда я снова лежала в темноте, слыша, как мать спешит к нему в комнату, а потом берет на руки и ходит с ним взад-вперед по коридору, пытаясь успокоить. Иногда отец выходил из спальни и напоминал матери, что лучший способ успокоить орущего младенца — оставить его одного и дать как следует прокричаться. Выспаться в нашем доме было почти невозможно.

Отец с матерью много говорили о шуме, который доносился от соседей. Поговорить с Куперами об этом или не стоит? Если сказать, соседям, наверное, будет неловко? И не получится ли, что родители лезут не в свое дело? Мать думала, что, возможно, тихий с виду мистер Купер бьет жену. А отец выдвигал предположение, что звуки эти — всего-навсего радио или какие-нибудь подростковые штучки Калеба, а может, никакого шума и нет вовсе, и все это — лишь плод нашего больного воображения. Стоял холодный ноябрь, в воздухе пахло дымом, яблоками и фейерверками. Когда забастовки закончились, я снова пошла в школу, но меня не оставляли воспоминания о летних днях, проведенных в лесу с Робертом и Бетани. Каждую ночь, укладываясь спать, я представляла себе, как ко мне явится чудовище и я не смогу ему противостоять. В какой-то момент я решила, что это чудовище не сможет увидеть меня до тех пор, пока я сама не увижу его, и попыталась уснуть, накрывшись одеялом с головой, хотя от этого стало ужасно жарко и трудно дышать. Шум, доносившийся из соседского дома, только усложнял ситуацию, и скоро я начала засыпать прямо на уроках и плакать во время диктантов.

Нашу учительницу звали мисс Скотт, все ее обожали. Она была молодая и красивая и носила длинные платья в пастельных тонах. В других классных комнатах жили хомяки и морские свинки, а у нас — белоснежная крыса по имени Герман. Другие классы ставили опыты с лакмусовой бумажкой и лимонным соком, а мисс Скотт однажды принесла походную плитку и начала варить на ней яйца, объяснив, что это и есть наука, но мы решили, что стали свидетелями настоящего чуда. Однажды она попросила меня задержаться в классе, когда все остальные ребята убежали на прогулку.

— Мег, — сказала она. — Это мне только кажется или ты в последнее время какая-то несчастная?

Я не смогла сдержаться и снова разрыдалась.

— Да, несчастная, — всхлипнула я.

— Не хочешь рассказать, в чем дело?

Я мотнула головой.

— Кому-нибудь все же надо рассказать, — настаивала она. — Может, родителям?

— Они рассердятся.

— Я не рассержусь. Обещаю.

Что-то во взгляде мисс Скотт навело меня на мысль, что ей, пожалуй, можно было доверять. И я рассказала все: как ходила в лес, как познакомилась с Робертом и Бетани, как побоялась научиться волшебству и как Роберт предсказал мне будущее.

— И теперь я боюсь этого чудовища, — сказала я. — Не знаю, когда оно за мной явится. Если бы я выучилась волшебству, я бы, наверное, смогла ему противостоять, а так — не могу. Я не сплю и всего боюсь. А из соседского дома все время доносится какой-то шум, и мне кажется, что это чудовище идет за мной. Я почти уверена, что так оно и есть!

— Господи боже, — ахнула она. — И в самом деле жутковатая история.

— Вы рассердились? — спросила я.

— На что же тут сердиться?

Она взяла со стола кусок красного мела, а потом положила его обратно.