Улица Сервантеса - Хайме Манрике

– Не могу, друг мой, – ответил я. – Мне следует остаться с этими людьми. Я один виноват, что мы оказались в таком ужасном положении. И почему я только не послушал тебя и связался с отступником? Принять на себя всю тяжесть последствий – единственное, что мне остается.

– Позолотчик обдурил нас всех, а не только вас, Мигель, – возразил Санчо. – Кто пойдет со мной?

– Без проводника и еды ты сразу же погибнешь в пустыне. А если мы будем держаться вместе, есть надежда выжить.

Санчо покачал головой:

– Как говорил мой хозяин, благородный граф Ордоньес, «Sumus quod sumus»[9]. Уж лучше пусть меня съедят берберийские львы, или ужалят скорпионы, или покусают змеи, или разорвут на клочки гиены и волки, но я не собираюсь и дальше терпеть этот голод, холод, унижение и болезни. С меня довольно. Баста!

Я вскочил на ноги, и мы обнялись.

– Наши пути еще пересекутся, – сказал Санчо. – Я в этом уверен. Никогда не забывайте: «Festina lente»[10]. Вы ведь знаете, что это означает?

– Да, – ответил я.

Я бы не поверил, что коротенькие ножки Санчо могут развивать такую скорость, если бы своими глазами не видел, как он припустил вниз по склону. Вскоре его тень совершенно растворилась в темноте североафриканской ночи. Угольно-черное небо усеивали мириады звезд, но луна не показывалась. Я не сомневался, что пухлое тело моего друга еще до рассвета окажется в пасти какого-нибудь дикого зверя.

– Давайте дождемся янычар на холме, – тихо сказал я. – Если мы окажем сопротивление, они убьют нас на месте. Единственная надежда на спасение – сдаться без боя. Может, Господь нас помилует.

Так я и вернулся в порт – по-прежнему в цепях, но теперь еще и со связанными за спиной руками. Много лет спустя я опишу арнаута Мами в «Дон Кихоте» как «заклятого врага человеческого рода». В то время как другие мужчины находили удовольствие в еде, музыке или любовных забавах, этот человек развлекался, сажая пленников на кол, потроша их, отрубая руки и ноги, отрезая языки и уши, выкалывая глаза, насилуя, обезглавливая, подвешивая на крюк, сжигая у столба или подвергая ужасной пытке под названием хазука. Даже турки трепетали перед жестокостью Мами. Чтобы вызвать его ярость, достаточно было неосторожного взгляда или слова, либо того, что показалось ему взглядом или словом, либо же отсутствия оных.

На следующее утро нас доставили во дворец арнаута. Он возлежал на груде львиных шкур, у ног его сидел Позолотчик. Вокруг толпилось множество рабов. Возможно, их позвали в качестве зрителей, чтобы наглядно продемонстрировать, что бывает с беглецами?

– Кто был зачинщиком сговора? – спросил Мами.

Прежде чем я успел раскрыть рот, Позолотчик ткнул в меня пальцем. Предатель бесстрастно встретил мой взгляд. Мне хотелось схватить его за шею здоровой рукой и бить, бить головой о пол, пока узорчатые плитки не покроются кашей из глаз, зубов и мозгов.

– Ахмед, отныне ты мой сын, – сказал Мами Позолотчику. – Я тебя усыновляю.

Эта крыса расплылась от счастья, услышав, что его награда во много раз превзойдет бочонок свиного сала и золотой эскудо, которые обычно полагались отступникам за уличение бывших единоверцев в попытке бегства. Хотя перед глазами у меня отчетливо маячили кровавый крюк и отрезанный нос, я счел самым достойным взять вину на себя.

– Ваше сиятельство, – начал я, – я лично убедил этих людей следовать за мной. И единственный несу ответственность за случившееся.

Мами принялся шептаться с Позолотчиком. Затем он указал средним пальцем на дона Диего де Мендьолу и Фернандито де Канью. Двое стражников тут же отвели их в конец зала, где стояло устройство для пыток, ужасающее одним своим видом. Несчастным зажали лодыжки в деревянные колодки и вздернули на канате вверх ногами.

Дон Фернандо упал на колени:

– Ваше сиятельство, умоляю, накажите меня вместо сына. Если мальчику причинят вред, его мать умрет от горя.

– Молчать, – приказал Мами почти ласково и, наградив нас леденящей улыбкой, сделал знак одному из своих слуг. Тот немедленно заткнул рот дона Фернандо кляпом.

Палач-турок взял дубину и принялся колотить ей по подошвам ступней дона Диего и дона Фернандито.

– Если кто-нибудь из вас откроет рот, то расстанется с языком, – спокойно предупредил Мами.

Мы были вынуждены молча смотреть, как кожа на ступнях пленников лопается, обнажая кости. На их счастье, они потеряли сознание. Или уже были мертвы?

Арнаут щелкнул пальцами, повелевая прекратить пытку. По ногам несчастных струилась кровь.

– Когда придут в себя, сожгите их у столба, – приказал Мами.

Дон Фернандо рухнул на пол и принялся извиваться на спине, пытаясь освободиться от оков. Смотреть на это было выше моих сил. Я чувствовал себя раздавленным виной: погибнуть в сражении с янычарами действительно было бы достойнее, чем завершать жизнь таким унизительным образом. Неожиданно меня согнуло в приступе тошноты настолько яростном, что я чуть не задохнулся от собственной рвоты.

Другие невольники принялись роптать и молиться каждый на своем языке. Лицо Мами исказилось яростью.

– Смотрите хорошенько, вшивые псы! Такая судьба ждет каждого глупца, который попробует от меня сбежать. Стража! Уведите их в острог.

Рабов вывели из зала. Арнауту и Позолотчику принесли угощение. Они беседовали, ели и пили, словно забыв о нашем присутствии. Дон Фернандо по-прежнему лежал на полу; тело его было неподвижно, а глаза закрыты, так что я даже решил, что он отдал Богу душу. Мы с близнецами Инохоса продолжали стоять на месте. Казалось, братья лишились дара речи. Они только тряслись и обливались потом, а в глазах их читался животный ужас.

Наконец Мами насытился, сполоснул руки и сказал, указав на дона Фернандо и обоих Инохоса:

– Бросьте их в темницу. Их ждет прилюдная хазука в назидание остальным. Калеку оставьте здесь.

У одного из братьев подломились колени. Я вдруг почувствовал такую слабость, что едва не последовал его примеру. Однажды мне доводилось видеть эту пытку на площади: раба привязывали к стулу и поднимали над землей на цепи. Затем палач ставил под его анусом копье. Когда бедолагу опускали вниз, копье медленно входило ему во внутренности, пока с хрустом не пробивало череп своим обагренным острием.

Пленников увели. Я остался наедине с Позолотчиком, арнаутом и его слугами.

– Сервантес, – начал Мами, – еще никто не пытался украсть у меня имущество. А эти люди – моя собственность. – И он кивнул одному из своих палачей: – Проследи, чтобы он получил две тысячи плетей.

Это был равноценно смертному приговору.

– Когда закончите, обрежьте его, а потом оскопите.