Улица Сервантеса - Хайме Манрике

В первый день Рамадана алжирцев будил заунывный вой морской раковины, в которую трубили, точно в рог. Сонные мусульмане торопились утолить голод и жажду, прежде чем пробьет четыре часа утра. Остаток дня они соблюдали строгий пост – исключая тяжелобольных. Однако стоило солнцу скрыться за песчаным горизонтом Сахары, как горожане устраивались на коврах и принимались лакомиться роскошными блюдами, припасенными специально для праздника. После дневного воздержания они так набивали животы, что погружались в дремоту. В десять вечера алжирцы снова высыпали на улицу для ночного празднования. Стражники банья не были исключением.

В течение всего Рамадана ночная крепость пылала от множества факелов и ламп в руках горожан. Всюду слышалось пение, звуки гитары, флейт и барабанов. Алжирцы собирались на площадях, чтобы поглазеть на танцовщиц, чьи волнообразные движения наполняли воздух сладострастной истомой. Хлопки ладоней, служившие им аккомпанементом, напоминали мне щелканье испанских кастаньет. Ритмичные звуки плыли над крепостью, поднимаясь к самому небу, и заполняли каждую щель между каменными плитами. Дрессированные кобры заклинателей змей приподнимали над корзинами плоские головы с длинными черными языками и принимались гипнотически раскачиваться в такт флейтам. Стаи детей с воплями и хохотом перебегали с площади на площадь, чтобы не упустить ни одного представления. Казалось, даже рабы были захвачены всеобщим весельем.

Однако вскоре стало заметно, что Рамадан требует от мусульман огромных жертв. Необузданные ночные пиршества вызывали у них проблемы с желудком, лица от нехватки сна обрюзгли, а под мутными глазами залегли тени. До конца месяца горожане превращались в вялых, плохо соображающих полуночников со зловонным дыханием.

В середине четвертой недели Рамадана Позолотчику донесли, что туарегам остался всего один дневной переход до Типасы. Мы знали, с какой невероятной скоростью перемещаются по пустыне эти кочевники. Если они окажутся впереди, нам нипочем их не догнать. Мы решили бежать на следующий же день – прежде чем караван двинется дальше на запад. Мы планировали выскользнуть из города во время вечернего намаза, когда ворота еще были открыты, а стражники молились, уткнувшись головами в свои коврики. Оставалось надеяться, что несварение и многодневный недосып помешают им заметить наше исчезновение раньше следующего дня.

Мне так и не удалось сомкнуть глаз в ночь перед побегом. А вдруг что-нибудь пойдет не по плану? Готов ли я окончить под пытками свою так и не состоявшуюся жизнь? Если не считать битвы при Лепанто, мне не удалось осуществить ни один из своих великих замыслов. Что толку будет от моей жизни, если Гасан-паша посадит меня на кол? Запомнюсь ли я чем-нибудь потомкам?

Мы с соотечественниками провели всю ночь в молчаливой молитве, чтобы не возбудить чьего-нибудь подозрения своим беспокойством. Часы текли одним за другим, а я все лежал с закрытыми глазами, умоляя Деву Марию благословить наш отчаянный план.

На следующий день, как только прозвучал призыв к вечернему намазу, после которого закрывали Баб-Азун, мы одновременно выскользнули за ворота. Едва оказавшись за утопающими в сумерках городскими стенами, мы припустили наутек с такой быстротой, которую только позволяли наши закованные в кандалы лодыжки. Добравшись до ближайшего леса, мы бесшумно нырнули в кусты и припали к земле. Там мы дождались захода солнца и вскарабкались на холм, пока наши стражники, измученные почти месяцем ежедневных постов, торопливо набивали брюхо. Я возглавлял процессию.

Наконец мы добрались до пещеры. Увы, там нас не ожидал ни провиант, ни лошади, ни даже Позолотчик с инструментами, чтобы разбить наши оковы.

– Он предал нас, чтобы выслужиться перед Гасан-пашой, – сказал дон Фернандо де Канья. – Разве нас не предупреждали, что нельзя связываться с вероотступниками?

– Сервантес, вы убеждали нас, что этому человеку можно доверять. Вы говорили, что он вернулся к христианству, – заметил дон Эдуардо Инохоса.

– Я беру на себя полную ответственность за случившееся, – торопливо сказал я, пока бывшие друзья в пылу спора не обратились в непримиримых врагов.

– Не хочу показаться неучтивым, Мигель, – сказал дон Хулио Инохоса, – но какой нам теперь от этого прок?

Повисло молчание.

– Возможно, Позолотчика что-то задержало, – предположил Санчо. – Мои любезные сеньоры, не забывайте, что наша сила в единстве. Спорами мы только ослабляем себя. Вполне вероятно, что наш предводитель уже на пути сюда. Отчего бы нам не подождать его внутри?

Из дальних кустов раздался звук, напоминающий рычание берберийского льва. Этого оказалось достаточно, чтобы незамедлительно согласиться с предложением Санчо. Мы нырнули в зияющую черную дыру, и Санчо зажег факел. Внутренность пещеры представляла собой небольшое прямоугольное пространство с грубыми каменистыми сводами. Мы сгрудились у дальней стены, внизу которой виднелся узкий лаз. Мало кто смог бы протиснуться в него, даже согнувшись в три погибели.

Все согласились, что нам нужен дозорный. Дон Диего де Мендьола первым вызвался забраться на скалу над пещерой. Вооружившись двумя заряженными пистолетами и кинжалом, он скрылся в темноте.

Ночь становилась холоднее, а пламя факела, увы, совсем не согревало. Мы развели костер из древесных сучьев и сухих листьев, которые устилали пол пещеры, и расселись вокруг огня. Отогревшись, мы ощутили голод и жажду. Санчо привалился спиной к стене, широко раздвинул ноги и принялся терпеливо долбить камнем по железной цепи, которой были скованы его лодыжки. Все молчали. Тишину нарушал только этот методичный стук.

Внезапно снаружи послышался какой-то шум, и в пещеру в страшном волнении ворвался дон Диего.

– Они идут сюда! Они хотят вернуть нас в город! – воскликнул он.

– Не будем поддаваться панике, – возразил я. – Может быть, это всего лишь Позолотчик с лошадьми?

– По холму поднимаются дюжины людей с факелами! Скорее это маленькая армия, Сервантес. Боюсь, что арнаут Мами отправил на наши поиски янычар.

Всех бросило в дрожь.

– Мы не дадим себя окружить, – решительно сказал дон Фернандито. – Будем драться.

– Надеюсь, ваша светлость не сочтет меня непочтительным, – встрял Санчо, – если я замечу, что в этом случае нас перережут, как ягнят.

– А если мы вернемся в город, нас будут пытать, а потом посадят на кол, – напомнил один из близнецов Инохоса.

– Можно убежать прямо сейчас, – предложил дон Фернандо. – Найдем другую пещеру и переждем там опасность.

Но я понимал, что слишком поздно.

– Нам остается положиться на Господа и молить Его о милости. – Я вспомнил ту ночь, когда арнаут Мами захватил «Эль Соль». – Если нас не убьют сразу, велика возможность, что мы и дальше останемся живы. – И я преклонил колени на холодной земле.

– Есть! – вдруг завопил Санчо, повергнув в изумление всех присутствующих. – Я разбил эти проклятые цепи. Свобода! – И он заковылял к выходу из пещеры, неуверенно ступая сперва левой, а затем правой ногой. Казалось, он уже забыл, как ходить, не приноравливаясь к весу кандалов на лодыжках. – Я ухожу, Мигель. Идемте со мной! Отбежим подальше, а там я разобью и ваши цепи.