Улица Сервантеса - Хайме Манрике

– Довольно! – завопил Мами. – Калека остается. А тебе, молодой человек, – и он указал на Родриго, – лучше бы убраться поскорее, пока я не передумал.

Я обнял брата в последний раз.

– Скажи родителям, пусть молятся за меня и не отчаиваются. Я вернусь в Испанию, клянусь.

Несмотря на эти уверенные слова, я понимал, что, скорее всего, никогда больше не увижу Родриго, не обниму родителей и не ступлю на родную землю.

Пока корабль с Родриго и другими выкупленными пленниками готовился к отплытию, настал декабрь, время дождей. По пути в материковую часть Африки темные грозовые тучи разверзались над Алжиром, смывая со стен домов толстый налет песка и грязи; кусты и деревья начинали сверкать изумрудной зеленью, повсюду распускались цветы, в сумерках крепость нестерпимо пахла жимолостью, а купола дворцов и минаретов сияли золотом и бирюзой, словно новенькие. Алжирцы часами отмывались в хаммамах, а затем облачались в новые одежды и с радостными улыбками заполняли улицы касбы.

Я стоял на крохотной безлюдной площади в верхней части касбы, откуда открывался вид на весь город, и смотрел, как увозящий Родриго корабль поднимает якорь, разворачивает паруса и берет курс в сторону Испании. От зимних дождей Средиземное море сделалось полноводнее и словно успокоилось.

Чем больше дней, недель и месяцев проходило с момента разлуки с братом, тем беспросветней становилось мое отчаяние. Теперь меня занимала лишь одна мысль: свобода. Я был готов погибнуть при попытке побега. Что толку в такой жизни, если я даже не смогу обнять родителей перед смертью?

Надо отдать маврам и туркам должное – они никогда не запрещали христианским рабам соблюдать свои обряды и отмечать церковные праздники. К концу первого года рабства религия стала моим единственным утешением. Только вера в Бога помогла мне пережить эти черные дни. Священникам дозволялось служить мессы по воскресеньям и праздничным дням и причащать верующих. Если бы не эти служители Христовы, сотни рабов давно бы обратились в ислам. По ночам даже самые ожесточившиеся и озлобленные из нас молились о душах своих товарищей, замученных до смерти накануне. Мы знали, что нас в любой момент может постигнуть такая же судьба – достаточно навлечь на себя гнев арнаута Мами или Гасан-паши.

Христианам разрешали держать собственные таверны. Тропа в эти заведения никогда не зарастала, ибо несчастные пленники – включая и меня самого – были готовы тратить на выпивку последние гроши, даже заработанные потом и кровью. Только напившись до беспамятства, рабы могли забыть о своей печальной участи. Иногда к ним присоединялись мусульмане, чтобы выпить вина, не привлекая к себе внимания. В конце дня, когда паши собирались закрывать банья, им приходилось поднимать на ноги захмелевших единоверцев и выталкивать их за ворота, на площадь перед острогом.

В одной из таких таверн со мной и заговорил вероотступник из Малаги, который взял себе арабское имя Ахмед, но был более известен под кличкой Позолотчик. В тот день я снова рассказывал истории на базаре, и он первым делом отметил мой литературный талант. К тому времени мое тело и разум уже несколько размякли под действием хмеля, так что я с легкостью заглотил наживку, когда он предложил заказать мне еще пинту вина. Мы немного поболтали о жизни в Алжире, и вдруг он спросил:

– Должно быть, после того как твой брат уплыл в Испанию, ты совсем отчаялся вернуться домой?

Я ничего не ответил, вспомнив слова Санчо: «В этом змеином логове осторожность никогда не бывает излишней! Особенно избегайте отступников от веры – они только и ждут случая, чтобы уличить в чем-нибудь христиан и выслужиться перед своими хозяевами».

Позолотчик наклонился к моему уху и быстро зашептал:

– Я могу устроить побег тебе и еще паре пленников. В душе я никогда не предавал христианскую веру. Я давно хочу вернуться в Испанию, чтобы молиться Христу – единственному истинному Богу. Да будет проклят тот день, когда я ступил на землю этих вонючих магометан. – И он, достав из-за пазухи крест, принялся яростно его целовать, в то время как по щекам его катились слезы.

Жажда свободы ослепила меня. К тому же выпитое вино мешало способности рассуждать здраво. Позолотчику удалось совершенно убедить меня в своей искренности.

– Я хочу пятьсот золотых дукатов с человека, – сказал он. – Шансы на успех увеличиваются, если нас будет немного. В любом случае я возьму только восьмерых.

Я знал нескольких богатых пленников, которые согласились бы разделить со мной риск побега и предоставить ссуду в благодарность за посредничество. Первым делом я обратился к дону Фернандо де Канье, бывшему торговцу вином. Он согласился уплатить за меня пятьсот золотых дукатов – при условии, что я верну ему всю сумму, когда вернусь домой и встану на ноги. Я попросил его дать ссуду и Санчо. Дон Фернандо засомневался.

– Нам нужен такой человек, ваша светлость, – решительно сказал я. – Мы пропадем без его находчивости. К тому же всем известно, что Санчо за милю чует еду.

Наконец мне удалось его убедить. Разумеется, я собирался занять невообразимую сумму, но дал дону Фернандо клятву чести, что погашу долг до последнего гроша. Сейчас было не время думать, как я стану расплачиваться. Наше будущее представлялось туманным – так имело ли смысл о нем гадать? Я сосредоточил все усилия на подготовке побега. Я сделался им одержим. Помимо себя, Санчо, дона Фернандо и его сына дона Фернандито, я посвятил в наши замыслы близнецов Инохоса – испанских дворян, обучавшихся живописи в Италии, и молодого идальго дона Диего де Мендьолу, сына зажиточного купца.

С этой минуты любое обращенное к нам слово, любой взгляд, косо брошенный в нашу сторону, становились источником подозрений. Если кто-то из знакомых при встрече не удостаивал нас приветствием, мы сразу же записывали его в потенциальные доносчики. Чем дольше мы медлили, тем больше было шансов, что что-нибудь пойдет не по плану. Мы решили не беседовать между собой в остроге и не собираться более чем по двое. Также мы условились, что все договоренности будут устными – бумага не вызывала у нас доверия, – и что я буду единственным связным с Позолотчиком.

Я впервые в жизни понял, что значит «спать вполглаза». Однажды ночью солдаты ворвались в крепость и арестовали нескольких испанцев. Неужели что-то заподозрили? Возможно, кто-то донес, что в остроге готовится побег, и они искали заговорщиков? Но выказать свои опасения я не мог. Какие бы сомнения меня ни мучили, лучше было держать их при себе. Ни с кем, даже с верным Санчо, не смел я поделиться снедавшей меня тревогой. Напротив, поскольку на мне лежала ответственность за успех побега, это мне пришлось успокаивать всех остальных. К счастью, наутро выяснилось, что арестованные испанцы входили в воровскую шайку.

В том году священный для мусульман месяц Рамадан пришелся на январь. По словам Позолотчика, это было лучшее время для побега. Мы начали приготовления. Первым делом Позолотчик показал мне укромную пещеру в крутом скалистом холме неподалеку от города. Мне она показалась просторной и достаточно неприступной. Семеро мужчин вполне могли спрятаться там и дождаться каравана кочевников-туарегов, которые каждый год в конце января делали привал на римских руинах Типасы, прежде чем отправиться в Оран – испанскую колонию на западе Алжира. Там они торговали оружием, которое сами же и ковали, прекрасными латунными и медными украшениями и разнообразной утварью. Туареги исповедовали особую ветвь ислама и не соблюдали многие религиозные праздники и ритуалы, принятые в Алжире. Позолотчик должен был встретить нас в пещере с лошадьми и провиантом и сопроводить до самой Типасы. Там нам следовало договариваться непосредственно с туарегами, чтобы они позволили нам присоединиться к каравану и взяли под свою защиту. Дон Фернандо согласился оплатить и эту часть авантюры.