Брестский квартет - Владимир Порутчиков

Вечером перед уходом домой Маша зашла в кабинет к Рихтелю:

— Господин комендант, разрешите завтра съездить в Залесье, к больной сестре? — сказала она первое, что пришло ей в голову.

— Сестре? — удивился Рихтель. — Что-то вы раньше ничего о ней не говорили, фрау Крутицына?

— Повода не было, господин комендант, а вот сейчас мне просто необходимо ее повидать. Передать продуктов, наконец.

— Конечно, конечно, — неожиданно легко согласился начальник. — Я думаю, люди должны друг другу помогать в это непростое время… Даю вам день. Езжайте и улаживайте все дела с вашей сестрой. Можете взять даже телегу с лошадью. Скажите старосте, что я распорядился.

Детский дом показался Маше вымершим. В футбол, как прошлым летом, уже никто не играл. В глубине двора Маша заметила несколько детей. Сидя на лавочке, они грелись на весеннем солнышке. Издали они напоминал маленьких старичков. Маша подошла к ним.

— Ребята, это правда, что у вас берут кровь?

— Правда. У меня уже два раз брали, — гордо отозвался самый старший. На вид ему было лет десять. Кожа на осунувшемся лице его показалась Маше синеватой.

— Они зато потом шоколад дают, — вставил другой, чуть помладше с большими кругами под глазами. — А тех, кто сдает больше всех, говорят, увозят в Германию. Там тепло, там молоко каждый день дают, а самых лучших даже усыновляют!

— И многих уже «усыновили»? — с ужасом спросила Маша.

— Многих, — вздохнул мальчишка. Он явно завидовал своим, как он считал, более удачливым товарищам.

Маша бросилась разыскивать директора Коржова. Она нашла его в одной из детских спален. Вместе с одной из воспитательниц он с сокрушенным видом рассматривал дыру в потолке, через которую капала в подставленное ведро вода.

— Вы знаете, что у детей берут кровь? — вместо приветствия бросила Маша с порога.

Ее слова, произнесенные под высокими сводами костела, прозвучали неожиданно резко и заставили директора вздрогнуть.

— Да, знаю, но что я могу сделать? — отозвался после некоторой паузы Коржов.

Видно было, что он сразу узнал визитершу — его близоруко прищуренные глаза смотрели из-под очков настороженно, неприветливо.

«И то правда. Что хорошего им может сулить очередной визит немецкой переводчицы?» — подумала Маша.

— И что, никто из детей не убегает?

— Дело в том, уважаемая… простите, что не знаю как вас по имени-отчеству, что убегать им просто некуда, а здесь хотя бы раз в день кормят.

— Мария Борисовна, — запоздало представилась Маша. — Но ведь надо же что-то делать!.. Ведь они погубят детей!

— Я бы и рад что-либо предпринять, Мария Борисовна, но что я могу? — у директора задрожали руки.

— Хорошо, мне надо с вами поговорить. Наедине. — Маша выразительно посмотрела в сторону мрачно взирающей на нее воспитательницы.

— Тогда пройдемте ко мне в кабинет. Простите, Серафима Андреевна…

Маша снова оказалась в уже знакомой ей по прошлым посещениям комнатке с письменным столом. Правда, к нему еще прибавился застеленный грубым шерстяным одеялом топчан. Коржов рассказал, что раз в неделю из города, иногда даже ночью, приезжает грузовая машина и забирает сразу человек десять — пятнадцать детей. Обратно возвращаются уже не все. Из 120 детей в доме осталось лишь восемьдесят.

— Такова страшная статистика, Мария Борисовна, — вздохнул директор и предложил Маше свекольного чаю.

Вечером Маша зашла к Абраменям. Формальный повод — впрочем, как и всегда, — забрать у соседей Таю, с которой сидела тетя Поля, мать Николая. Быстро переговорила с последним. Добродушный здоровяк Абраменя по мере ее рассказа все больше мрачнел.

— Так и передай: гарнизона в селе нет. Только три полицая да староста. И еще передай, что времени на раздумья совсем мало. За детьми могут приехать в любой день, — добавила Маша напоследок.

— Все понял, Марья Борисовна, не волнуйтесь, передам все, как вы велели.

Весть о том, что немцы используют маленьких детей в качестве доноров, всколыхнула всех в партизанском отряде. Было принято решение срочно забрать детей к себе, а затем, по возможности, вывезти на Большую землю. Назначили день и час начала операции. Маше поручили сообщить об этом Коржову.

Павел Ильич разволновался не на шутку. «Господи, только бы все получилось! Хотя я человек неверующий, но сейчас готов молиться день и ночь, чтобы только удалось спасти детей…»

Но все прошло не так гладко, как хотелось.

Была уже глубокая ночь, когда во двор Залесского детского дома въехал грузовой фургон. Два белых столба света быстро скользнули по высоким зарешеченным окнам и уперлись во входную железную дверь. Вслед за грузовиком во двор, громко тарахтя, вкатилась мотоциклетка с тремя автоматчиками. Из кабины грузовика тут же выскочил небритый человек в белом халате и, подойдя к двери, властно забарабанил в нее кулаком. В глубине костела сразу же ожило и покатилось под сводами гулкое эхо.

Человек в белом халате очень торопился — ему срочно нужна была кровь.

Этой ночью на установленном подпольщиками фугасе подорвалась машина коменданта города Бреста. Уже через двадцать минут на операционном столе местного госпиталя лежало истерзанное осколками комендантское тело, и лучшие врачи боролись за его жизнь. Белые повязки и колпаки скрывали их мокрые от жары и ответственности лица. Звонко падали в медицинские тазы окровавленные кусочки металла, быстро набухали красным марлевые тампоны и текла по длинным, вставленным в беспомощное грузное тело трубкам донорская кровь. Как назло, у коменданта она оказалась очень редкой группы. У госпиталя имелось несколько порций, но этого было явно недостаточно. Тут вспомнили про Залесье. Подняли заведенную на детей картотеку. Требуемая группа оказалась сразу у троих…

— Открывай! — кричал санитар и что есть силы дубасил кулаком в железную дверь. За грохотом он не слышал, как с другой стороны к ней осторожно подошли двое: директор детского дома и еще один, в гражданском, но перетянутый офицерской портупеей. На груди — трофейный автомат. Кивком головы незнакомец разрешил директору открыть дверь, а сам спрятался за ближайшей колонной. Лязгнул засов и разъяренный немец ворвался в гулкий холл.

— Варум дольго не открывать? И почему нет свет? Дать свет! — закричал он на ломанном русском в лицо директору.

— Все уже спали, господин… доктор. Сейчас зажгу лампу, — глухим голосом отозвался тот.

— Ауфвекен! Разбудить киндер! Бистро!

Санитар бросился вглубь костела, с шумом распахнул ведущие в спальню мальчиков двери и… замер потрясенный на пороге. Директор врал — дети не спали. Более того, все они были одеты и стояли в проходе между кроватями, взявшись за руки. У некоторых за плечами немец заметил котомки. Вне всякого сомнения, дети собирались бежать. Волна бешенства мгновенно подкатила к груди санитара и он уже открыл рот, чтобы заорать, приказать наконец включить этот чертов свет и заставить всех вернуться к своим кроватям, как на улице вдруг сухо протрещал автомат, хлопнул винтовочный выстрел, потом еще один и все смолкло. Еще ничего не понимая, санитар метнулся к выходу, слыша, как тишина за его спиной наполняется детским пронзительным плачем. Но дорогу немцу внезапно перегородил какой-то человек с автоматом. Санитару человек показался огромным.