Брестский квартет - Владимир Порутчиков

Чтобы успокоить Таю и самой хоть немного отвлечься от мрачных мыслей, Маша вечерами стала рассказывать девочке сказки — добрые, волшебные сказки, услышанные ею когда-то еще в совсем другой стране. И не в деревенской, полной зловещих теней избе, а в уютной детской спаленке, где стояла высокая выложенная кафелем печь и на шелковых обоях танцевали веселые розовощекие ангелочки. Сказки, которые перед сном обязательно рассказывала маленькой Машеньке Головиной ее добрая, вечно пахнущая ванилью няня. Маша так и звала ее — бабушка Ваниль. Боже, как давно это было! Спаленка, няня, беззаботное, полное любви детство… И сказки. Они действительно были волшебными. Даже сейчас зловещие тени вдруг смягчались, тьма за окном уже не казалась такой беспросветной, и мрачные мысли не донимали так бесцеремонно. Нет, они не уходили совсем, но вели себя гораздо пристойнее, где-то на самых задворках сознания. И стук ходиков на стене уже не отдавался головной болью в висках, а мягко отсчитывал время: тики-так — все пустяк.

Но жизнь, увы, не сказка. Однажды под вечер к Маше снова пришел Гончар. Она как раз занималась починкой стареньких туфель. Тая с интересом наблюдала за процессом. Даже взяла в руки шило, коснулась пальчиком острия.

— Ты смотри, Таечка, осторожно — острое уж больно. Дай-ка лучше его мне.

В дверь вдруг громко постучали. «Кто же это может быть?» — насторожилась Маша. Отложила в сторону работу, вышла в сени.

— Открывай, Марья, это я Гончар! — крикнули за дверью, и женщина, скрепя сердце, отодвинула щеколду.

— Добрый вам вечерочек, хозяюшка! — осклабился полицай.

На Машу дохнуло запахом перегара и чеснока. Гончар покачнулся, совершенно по-шутовски приподнял кепку и даже притопнул сапогом при этом. Он был сильно пьян. Казалось, слова у него рождались и клокотали где-то в глубине горла.

— Пустишь на порог-то?

Маша растерянно посторонилась, но Гончар шагнул прямо на нее. Крепкие ручищи внезапно обхватили женщину за плечи, рывком притянули к себе:

— Ах ты, шалава! Белую кость из себя строишь? Всю душу из меня уже вынула. Брезгуешь, да?.. Давно, видать, под мужиком-то не была. Одичала! А ну-ка идик-ка сюда…

Мокрые, вонючие губы стали жадно целовать ее в лицо, в шею. Щетина царапала кожу. Маша, боясь напугать Таю, едва сдержала отчаянный крик. Изо всех сил рванулась прочь, залепила звонкую пощечину.

— Ах, так! — окончательно рассвирепел полицай и с размаха саданул кулачищем Маше по скуле. Женщина полетела на пол. Полицай коршуном набросился на нее, подхватил на руки и понес вглубь дома, мимо окаменевшей от ужаса Таи.

От удара у Маши зазвенело в голове, качнулась и поплыла комната. «Господи, только не потерять сознание, Господи… И Тая все видит!»

— Ты бы хоть ребенка постыдился, — как могла спокойно сказала она и не узнала собственного голоса — таким чужим и далеким показался он ей сейчас. Но полицай, поводя налитыми кровью глазами, уже ничего не слышал. Швырнул женщину на жалобно загудевшую пружинами кровать, нетерпеливо рванул за кофточку, — звонко застучали, покатались по деревянному полу пуговки, — сунулся под юбку…

— У-у, бельишко-то шелковое, как у господ! Учителка… Интелихенция… Да не ерепенься ты, дура!

Дернулась, забилась Маша, но полицай уже навалился на нее всей тяжестью своего грузного тела, зажал руки стальной хваткой, смрадно дыша в лицо перегаром, стал раздвигать ноги. Налитые кровью глаза его были уже совсем рядом. Звякнула ременная пряжка…

Да что же это, Господи!

И вдруг.

— Ааа! — взревел полицай. — Б…дь, поскудина маленькая! А-аа!!! — с воем скатился с кровати, держась за оголенный зад.

Рядом с постелью, увидела Маша, стояла Тая. В руке ее было зажато сапожное шило. Замахнулся на девочку полицай, но не ударил. Выругался грязно и как ошпаренный выскочил в сени, на ходу застегивая штаны. Грохнула входная дверь. В доме стало так тихо, что было слышно, как на стене весело тикают ходики: тик так, все не так…

— Защитница ты моя, доченька! — не сдержалась, заплакала Маша, прижимая Таю к растерзанной груди.

На следующее утро она пошла в комендатуру и заявила о своем желании работать переводчицей.

Начальник комендатуры Рихтель Рейн, гладкий, ухоженный баварец лет сорока пяти, оказался натурой деятельной. Под охраной бронетранспортера и двух мотоциклеток с автоматчиками — такие меры безопасности Рихтель стал принимать уже в конце июля: в районе резко активизировались партизаны, — он объездил с инспекцией почти все окрестные села и хутора. Маша как переводчица была обязана его сопровождать.

Рихтелю до всего, казалось, было дело. Так, в Залесье его заинтересовал неуспевший эвакуироваться детский дом, который располагался в бывшем костеле из красного кирпича. Немец не скрывал своего восхищения:

— Колоссаль! Как приятно, когда в этой сельской глуши видишь островки западной цивилизации. Колоссаль!..

— Пасуй! Давай! Мазила!.. — донеслось вдруг до них, когда заглушили моторы, и Рихтель вышел из машины размяться и заодно осмотреть здание.

Человек двадцать мальчишек гоняли по двору костела потрепанный мяч. Воротами им служили два сломанных стула. Чуть поодаль что-то весело обсуждала стайка девчонок. «Дети — всегда остаются детьми, даже если война», — подумала Маша.

— Эй, дружок, — обратилась она к пробегающему мимо белобрысому пареньку. — Где тут у вас директор?

— Как войдете сразу налево, — охотно отозвался белобрысый. — А давайте я вам покажу.

Директора детского дома они нашли в небольшом кабинете рядом с главным входом. Дверь в кабинет была распахнута. Его хозяин, пожилой, интеллигентного вида человек в роговых очках, сидел за столом и что-то писал. Несмотря на теплую погоду, он был в вязаной фуфайке без рукавов. Увидев вошедших, директор испуганно вскочил, переводя непонимающий взгляд то на Рихтеля, то на Машу. Немец с важным видом представился.

— Коржов Павел Ильич, — в ответ робко отрекомендовался директор.

От волнения у него почти сразу же запотели очки и теперь он держал их в руках, подслеповато щуря глаза.

— Сколько у вас детей?

— Сто двадцать, господин офицер. Самому старшему — десять, младшему четыре года. Воспитателей осталось только трое. Есть еще фельдшерица — пожилая женщина…

— Хорошо. Можно осмотреть дом?

— Конечно-конечно… Я вам сейчас все покажу, господин офицер.

Директор поспешно выскочил из-за стола.

В главном зале костела, разделенном на две части деревянной перегородкой располагались спальни.

— Здесь у нас спят мальчики, а в соседней палате — девочки, — пояснял Коржов.

Выглядело все довольно-таки аскетично, но чисто. Попахивало хлоркой. На стенах и колоннах были развешаны плакаты, призывающие ребят умываться по утрам и хорошо учиться. В комнате у мальчиков никого не было, а из спальни девочек доносились звонкие голоса. Прошли туда. Две девочки лет шести-семи играли на кровати с тряпичной куклой. Заметив вошедших, они тут же прекратили игру: в глазах любопытство и испуг одновременно.