Половецкие пляски - Дарья Симонова

Миша своими выходками придавал жизни авантюрный привкус, за это ему многое прощалось. И чем серьезнее была его мина — тем веселее казалась игра.

Лилечка вышла замуж совсем и не за философа. Выдался удачный день, когда Лиля на троллейбусной остановке познакомилась с Леней не противной внешности, интеллигентом, и ее судьба лихо повернулась на сто восемьдесят градусов. Когда перед свадьбой три подружки стояли у Пассажа, выбрав себе по безделушке, к ним медленно, как гроб на колесиках, подкатила женщина с изможденным лицом и кивнула. Лиля признала в ней свою бывшую начальницу и вежливо раскланялась. Начальница пришла в смятение и шумно зашептала: «Лиля! Неужели ты из-за этих гопниц могла бросить работу…» Шуша изумилась тому, что начальники могут так переживать. Женщина наконец закуталась в мохеровый шарф, еще немного попричитала и удалилась. А Кулемина по своему обыкновению обиделась на жизнь. Так бывает. Шуша тоже бы обиделась, если б ей не было так привычно и так смешно…

На свадьбу Кулемина подарила Лиле розового слона из клеенки. Кулемина была затейницей по части поделочек. Вскоре она нашла себя, устроившись воспитателем в группу продленного дня.

Свадьба была унылая, но сытная. Шуша, Надька и Кулемина пили, ели и озадаченно молчали. Шуша напряженно думала, зачем нужны официанты и такой размах в закусках, если народу мало и по большей части он толстый и тоскливый. Лилечкин отчим — свадебный генерал — тоже молчал, но куда значительнее, чем все остальные. Он вообще не был мастером разговорного жанра, он всегда молчал и смотрел на свой живот, который, впрочем, еще только намечался, и похоже, что этот свиноподобный профиль очень гордился собой и втайне хотел оказаться душой компании, острить и отплясывать лезгинку. Однако получалось наоборот: он сидел, как неподъемный груз на модном мягком диване, не получая удовольствия от всевозможных удовольствий, не наслаждаясь вкусом всевозможных вкусностей. Просто сидел и смотрел на сидящих рядом, как живое напоминание того, за чей счет сегодня праздничек, сегодня и всегда. Его никто не любил, жена явно стеснялась с непривычки его денег, а падчерица ненавидела его за прижимистость и просто потому, что отчимов редко любят.

Шуша думала, проходя после «Печатного» мимо новеньких богатеньких магазинчиков: мне бы хоть малюсенькую частичку капитала Лилечкиного отчима. А Лиля ей на такие желания отвечала, мол, не завидуй ему, он теперь еще и семью любовницы содержит. Новое приобретение, положенное по рангу, оказалось не слишком удачным. Любовница имела безработного мужа, к тому же была глупа, как курица. Есть люди молодые и симпатичные вроде на вид, но все равно старые и толстые по сути своей… Отчиму пришлось оплачивать мужу своей пассии курсы английского… Лилечкина мама терпела, терпела и объявила тихую войну. Мама, впрочем, тоже отличалась некоторыми странностями. Например, не стала оплачивать Лилечкину мудреную операцию; из-за денег надрывался Лилькин муж, обзанимав всю свою бедную родню. А Лилиной маме стоило только шевельнуть мизинцем… Но она почему-то… Но это уже ее дело… Шуша впервые увидела Лильку испуганной и тихой…

Жизнь — как пирог в дурной духовке. Снизу подгорело, сверху не пропеклось.

И беда не приходит одна. Она приносит вместе с собой выкидыш Эммы, зловещий призрак Германии и ушибленную коленку. Всем сестрам по серьгам. А просто Рома женился.

«Не топись, не топись в огороде баня, не женись, не женись, мой миленок Ваня», — распевала баба Лина, которая все знала про Шушу. Баба Лина, насколько сердобольная, настолько и любопытная, смекнула, что будущая жена — это худосочная девочка с паклей на голове, которая пришла за ручку с Ромой знакомиться с родней, пока Шуша где-то бегала. «Невзрачная девочка, просто не на что смотреть…» — резюмировала баба Лина, подсовывая Шуше тарелку с капустными пирожками… Шуша уже неделю питалась мороженым и коржиками из буфета, и голод давно перешел в тошноту. Зато в изобилии поедались всяческие стимуляторы и «транки», и страдалось с ними бурно и глубоко…

А тут еще Ирка с «Печатного», якобы тревожась за ближнего, высказалась: «Замуж тебе пора… а то останешься ни с чем, без денег и без квартиры… не век же у сестры приживаться…» Шуша, конечно, чертыхнулась в Иркины прозрачные глаза, но ночью, когда возражать было некому, Шуша испугалась и пустила слезу, потому что представила себя в доме для престарелых классической старой девой. В утешение представила старушкой и Кулемину, развеселилась и прыскала в подушку.

Любая тема получалась бредовой, правым всегда оказывался кто-то другой, говорили — Бог, но чаще — какой-нибудь ханурик. Шуша приуныла, как верблюд в зоопарке. Рома, что ни говори, зыбкая фигура, но казавшаяся выданной навечно. С этим именем целый океан, бурлящий внутри, вытек тоненькой струйкой в телефонную болтовню. Он никуда не делся, остался жить там же, где и жил, в душном Луизкином покое, в пригороде с цветущим и отцветающим чубушником, со своими непонятными медленными мыслями, но он уже не едет «вечерней лошадью» к Шуше — гладить ее по затылку, потому что она это любит. Он не едет любить, и объяснить такую нелепость нельзя, ибо у каждого на этот счет собственная, не терпящая возражений версия. Надька намекнет, что нужно пользоваться темно-бордовой помадой и купить модные туфли. Но туфли носить будет не с чем, а на другое денег не хватит. Можно было бы одолжить шмотку у Лильки, но у нее другой размер, кроме того, она беременная и ей не до Шуши. Шуша отслужила свое — Лиля вышла замуж, теперь не нужно бороться за ее счастье. Шуша с наслаждением копалась в жалости к себе, а потом содрогалась от омерзения… Надька советовала занять денег у мамы, но Шуше не нравилось объяснять, что мама у нее не бухгалтер и не товаровед, и костюмов джерси не носит, она уже пенсионерка, она устала, она родила Шушу в сорок лет.

Кулемина скажет (но не скажет на самом деле, потому как исчезла): «Если тебе тяжело, значит, Бог не забыл о тебе, он посылает испытания, чтобы ты окрепла». А Шуше захочется ответить, что лучше бы Бог на время о ней запамятовал…

Зашла в пустой, только проснувшийся магазин, увидела огромную жестяную банку чая. Как в сказке о Шахерезаде — «Сим-сим, откройся!» — нюхать можно всю жизнь, не нанюхаешься, сойдешь с ума. В запахе можно жить, как в избушке… Шуша не удержалась и купила щепотку на развес. Принесла домой, села на кухне. Огонь в колонке трепещет, как голубиные крылья. Заварила чай, на запах жасмина слетелись призраки из прошлого, Эмма, баба Лина, позже — Миша. Улыбаются, все знают. Полегчало даже…

Сегодня Шушу оставят с Анечкой. Анечка будет смотреть глазенками — еврейскими ракушками, а вырастет — превратится в Саломею, и какой-нибудь Ирод прикажет ей: «Танцуй!..» Анечка станцует, она любит, когда на нее смотрят, целуют в животик, и тогда она любит в ответ. Секреты любви убийственно просты, сходить с ума не стоит.

У бабы Лины случился нервный срыв. Ее обожаемая внучка, пухлая нескромная девушка, вышла замуж. Баба Лина радовалась, у нее три дня гуляли, и все бы ничего, если б месяцев через пять внучка не родила. Баба Лина, встретив свою любимицу с новорожденным на руках, сначала умилилась, а после упала на колени прямо в коммунальном коридоре перед внучкиным мужем. Никто ничего не просек, а баба Лина запричитала: «Спасибо тебе, Гриша… спасибо, что не бросил…» Старушку тронуло мужское благородство, она старательно учила внучку с пеленок, мол, забеременеешь до свадьбы — пропало. А тут — обошлось. На радостях баба Лина выпила лишнего, а потом у нее скрутило сердце. И мариновалась она в больнице с месяц, а Эмма носила ей передачки, ибо баба Лина была соседкой-союзницей и просто забавной старушенцией…