Семь корон зверя - Алла Дымовская

Назавтра местные газеты вновь огласились воплями по поводу безвременной кончины доблестных милиционеров, умирающих от бандитских ран на больничных койках. Маститый хирург выступил с заявлением, что сделал все возможное для спасения жизни защитника спокойного сна местных граждан, и не его вина, что тот все же загнулся от коварно нанесенных злодейской рукой травм.

Спустя три дня тело майора Крапивина Горсовета Ивановича, 1951 года рождения, было предано земле на городском кладбище. Да-да, на том самом, где состоялась первая охота некой Астаховой Маргариты Львовны, благодаря которой новопреставленный милиционер и оказался в своем нынешнем и последнем пристанище, окруженный скорбящими родственниками и рыдающей в голос вдовой. Имела место и торжественная панихида. После, как водится, были щедрые, с обильными возлияниями, поминки.

После удачного завершения работы в амплуа медицинской сестры Рита Астахова как нельзя более полно ощутила, что выросла в собственных глазах. Изменилось и отношение к ней внутри семейства. Лера и Тата, вроде невзначай, но из выражения уважения, отдалились на почтительную дистанцию, отбросив прошлое панибратство. Фома, хоть и доставал по-прежнему хохмачками и незлобивыми шуточками, заглядывался просительно – не обидел ли ненароком, не переборщил ли с намеками? Но было в его глазах и второе дно. Пожалуй, этот добродушный, егозливый ребенок оставался для Риты самым загадочным существом – конечно, после обожаемого хозяина. Как выяснилось, далекий, по сути, от бездеятельной, абсолютной лени, играл он некую темную, гласно не афишируемую никем, одинокую роль, за что имел от хозяина невиданную в семье свободу и неприкосновенность, не подчинялся правилам и распорядкам, часами греясь на солнышке или в дурную погоду валяясь на любимом диване большой гостиной. «Уж не в подражание ли хозяину?» – задумывалась Рита, но отгоняла от себя подобные святотатственные подозрения.

Ян Владиславович, как всегда, выразил девушке свое одобрение в осязаемой форме, определив ей по возвращении из городской больницы место в собственной спальне. Но традиционная уже для Риты награда, возможно, ценимая еще более высоко, все же незаметно для нее самой потихоньку перетекала в разряд привычки. Как для истинно верующего священнослужителя становится обыденной, хотя и жизненно необходимой для смысла и цели существования, каждодневная церковная служба. Но со временем восторг обретения заменяется удовлетворенным чувством долга, любовь новообращенного неофита переходит в усердное почитание, готовность сгореть на жертвенном огне – в радетельное, старательное служение у алтаря. Ум и сердце, отторгнув часть себя в пользу высокого и вечного, которое, однако, не в состоянии ответить взаимностью, но лишь принять даруемое, готовы наконец обратиться своей оставшейся частью к простым земным делам и чувствам.

Так вышло, что Рита, вернувшись ранним утром в свою собственную комнату, возвратилась мыслями к совсем другому событию, нежели заслуженное ею посещение хозяйской спальни. Вернее даже сказать, не к событию, а к реальному существу, собрату, взволнованно поджидавшему возвращения ее, Риты, и мадам с задания нынешней ночью.

Когда девушки тихонько вошли в незапертую калитку заднего двора, отпустив предварительно, из осторожности, нанятое такси за целую улицу от дома, в тишине особняка, кроме хозяина, поджидая их, не спал один только Миша. Остальные давно разошлись по комнатам, не желая сгущать краски тягостного ожидания и предпочитая узнать новости, радостные или дурные, по утреннем пробуждении, когда ночные события завершатся тем или иным образом. Хозяин же, напротив, не испытывал предубеждения перед неизвестностью и предпочитал пополнять свою осведомленность по мере поступления вестей от участников срочной и вынужденной операции. Миша, по той же причине и как ответственное лицо, также бодрствовал на страже. Кроме того, боевой командир имел еще одно необязательное соображение, которое призывало его оставаться в ожидании на посту.

Приятно видеть в чертах лица, ставшего небезразличным, отражение волнения и последующего облегчения, смешанного с долей нежности и ожидания взаимной радости. Миша, спешащий им навстречу из ночного, одним окном освещенного, дома, не скрывал беспокойства. Он отрывисто бросил, точно гранату, вопрос. Мадам ответила, с достоинством удачливого диверсанта, похвалив Риту с высшей оценкой. Успокоенный и довольный Миша, идя рядом с девушкой от калитки и не прекращая на ходу расспрашивать мадам, тихонько поймал Риту за руку, поднес ее ладонь к губам. То ли означив благодарность ее «золотым ручкам» и талантам медсестры, то ли имея в виду нечто более интимное и глубокое. Как бы то ни было, Рита не осталась равнодушной к его заговорщицкому маневру, истолковав подпольный демарш в лестную и приятную для себя сторону. И на сей раз она не ошиблась.

Естественное чувство любви и гордости за того, к кому испытываешь подобное чувство, что хоть и редко, но тоже случается, имело для Миши куда большее фатальное значение, чем это обычно бывает. Как будто, не надеясь особенно на жизненные дары и удовольствуясь тем, что уже есть, он получил приз, о котором не смел и просить. И виной тому был весь ход Мишиной жизни, сотворивший из молодого идеалиста-адвоката сурового «архангела» могущественной, нечеловеческой семьи вампиров.

Как и многие его сверстники 80-х, Миша Яновский не избежал пионерско-комсомольской юности, главный период которой пришелся аккурат на момент горбачевской перестройки. Миша носил сначала красный галстук, плавно сдавший свои позиции крохотному, но весьма важному значку. Атрибутика, столь презираемая в те годы за формализм и липовые достоинства многими людьми, не утратила для юного комсомольца своего первоначального смысла. Но для достойного объяснения вопиющего факта необходимо более глубокое погружение в биографию.

Мише Яновскому отчасти посчастливилось родиться в южном и богатом городе, столице благодатного края, не знавшем в дефицитные годы застоя особых проблем с продуктами питания, а впрочем, и с остальными труднодобываемыми предметами потребления. Тем паче что родившая его на свет семья ходила в Краснодаре не в последних, имела выходы и многие насущно нужные связи. Отец Яновский, помимо избыточного веса и пошаливающего стенокардией сердца, числил в своем активе и должность директора книжного магазина подписных изданий, то есть, попросту говоря, был в родном городе многоуважаемым торговым человеком. Оттого и Мишиной маме, рядовому советскому преподавателю вокала в музыкальном училище, не приходилось особенно усердствовать на службе.

С детства привыкший к солидному достатку, мальчик Миша искренне и убежденно верил в преимущества социалистического образа жизни перед любым другим, и не последнюю роль в его мировоззрении сыграли часто повторяемые отцом Яновским слова: «Небось в Америке с моих дел не проживешь! А у нас – так припеваючи, только голову на плечах иметь надо». И Миша сделал вывод, что в Советской стране плохо и бедно живут одни лишь бездельники, пьяницы и люди, головы не имеющие. В Мишиной же семье все и во всех смыслах обстояло благополучно, и в семьях, с которыми дружили или приятельствовали супруги Яновские, – тоже. Не составляла исключения и посещаемая Мишей школа, соответствовавшая положению и влиянию в городе его родителей. Школа, как модно нынче говорить, была элитная, – английская, допускавшая в свои стены через видимость отборочных экзаменов, за редким и случайным исключением, детей властей предержащих, а также торговых и интеллектуальных сливок краевой южной столицы.