Смертельный дубль - Евгений Игоревич Новицкий

себе на уме. Он всегда все сделает по-своему и проявит полное равнодушие к тому, как расценит тот или иной его поступок кто-то другой.

Однажды к режиссеру в павильон зашел майор Жаверов, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз во время перерыва.

— Слушаю вас, товарищ майор, — бесстрастно сказал объявивший перерыв Овчинин, садясь в кресло и закуривая. Жаверову он не предложил ни стул, ни сигарету.

— Товарищ Овчинин, — начал майор, — я зашел только напомнить вам о необходимых мерах предосторожности… После недавней гибели вашего коллеги, режиссера Иннокентьевского, нельзя исключать вероятность того, что убийца снова заявится к вам. От него, как вы сами понимаете, всего можно ожидать…

— Ха! — воскликнул режиссер. — Это вас артист Носиков подослал?

— Меня никто не подсылал! — резко отрезал Жаверов.

— Извините, — кивнул Овчинин, — не так выразился. Я хотел сказать: это он вам передал, что я, дескать, не соблюдаю мер предосторожности?

— Я пришел по собственной инициативе просто предупредить вас, — сухо сказал майор. — Не приказываю, не умоляю и не действую по чьему-либо наущению, а всего лишь прошу вас: берегите себя. Всего доброго.

Жаверов покинул павильон в полной уверенности, что режиссер теперь нарочно станет выказывать свою неразумную смелость.

Однако майор ошибся. Овчинин на самом деле всегда поступал не благодаря или вопреки чему-то, а только так, как считал нужным. О том же, почему он так считает, режиссер предпочитал ни с кем не объясняться.

70

Поздним вечером, когда «Мосфильм» опустел, в седьмой павильон осторожно проник уборщик Лихонин. Он подошел к световому прибору, стоящему неподалеку от входа и направленному лампой на противоположную — самую дальнюю — стену. Лихонин несколько раз подряд включил и выключил свет, после чего замер в ожидании.

Через полминуты из-за декораций вышел Топорков.

— Приветствую, Василий Николаевич, — с улыбкой сказал он, подходя к уборщику.

Лихонин тоже улыбнулся и кивнул.

— Никак соскучились? — лукаво спросил его Топорков.

Лихонин с готовностью кивнул.

— Я думаю, не столько по мне, сколько по моим замечательным вылазкам, не так ли? — Топорков наклонил голову набок.

Лихонин кивнул с еще большей готовностью.

— Мне и самому надоело медлить, — с досадой произнес Топорков. — Но, понимаете ли, Василий Николаевич, я всерьез нацелился на Овчинина. Прямо покоя он мне не дает. С тех пор как в первый раз я не успел его заколоть, только о нем проклятом и думаю… Мне казалось, надо пока на остальных перейти — их все-таки еще хватает… Но, верите ли, расправа с Иннокентьевским не принесла мне никакого удовлетворения… Овчинин, что и говорить, пока единственный мой достойный противник. И я должен, должен с ним покончить! Пока я с ним не разберусь, за других не примусь, извините за рифму… Такой я себе теперь обет дал: первым делом — Овчинин! Остальные режиссеришки — потом… Знал бы ему цену заранее, конечно, первым бы его и ухлопал… Но он мне только сейчас раскрылся. Когда я у него на кинопробах был, то не заметил, что это такая уж сильная личность… Да я, впрочем, тогда всего одну минуту его и наблюдал-то и всего одно слово от него услышал: «Следующий!»

Лихонин поморщился.

— Ага, вижу, он и вам не нравится, — обрадовался поддержке Топорков. — Впрочем, он никому не нравится. Слишком высокомерный… Так что о нем, думаю, никто и не всплакнет. А вы как мыслите?

Лихонин изобразил усмешку: конечно, кто же о таком плакать станет…

— Мало того что он высокомерный, — неприязненно продолжал Топорков, — он еще и хитрый… Трусливым его не назову — это, очевидно, не так. Но хитрый — весьма и весьма… Как-то вот он предвидел, что второй раз я с ним только через какое-то время пожелаю увидеться. И не успел я еще этого пожелать, а он вдруг резко меняет стратегию: осторожным становится… Как будто специально, чтобы меня позлить…

Лихонин приложил ладонь к шее и изобразил: может, все-таки за свою шкуру опасается?

— Это не основной его мотив, — покачал головой Топорков. — Если такой мотив вообще у него есть… Убежден, он делает это все лично для меня — устраивает спектакль, как Гамлет устраивал Клавдию. Видно, хочет мне показать и доказать, кто тут «истинный Гамлет»! Он сам, мол, со Свистуновским своим… И пока он своего добивается. Я, как видите, в замешательстве. Ума не приложу, как к нему подобраться…

Лихонин изобразил одной рукой тряпку и потряс на нее из другой руки, как из бутылки. А затем обхватил себе рот.

— Да здесь даже хлороформ нет возможности применить, — вздохнул Топорков. — Он, говорю же, один не остается… Не при свидетелях же его усыплять или тем более закалывать…

Лихонин стал тыкать указательным пальцем в грудь: мол, может, я смогу чем-то помочь?

— Даже не знаю, — с сомнением отозвался Топорков. — Не сомневаюсь, что вы бы смогли, но для вас это небезопасно… Вас ведь уже брал на подозрение майор этот… как там его?.. Нет, Василий Николаевич, не надо вам рисковать…

Лихонин усердно замотал головой: я не боюсь и хочу рискнуть!

Топорков еще раз глубоко вздохнул:

— Вы уверены?

Да, да, да! — радостно закивал Лихонин…

71

Следующим вечером, когда освобождался седьмой павильон, Лихонин стоял неподалеку от входа с ведром и шваброй. Завидев выходящего Овчинина, он выдвинулся вперед и поманил его пальцем.

— Что такое? — нахмурился Овчинин, но все-таки подошел.

Лихонин вытащил из кармана раскрытый блокнот и показал ему запись: «Задержитесь, пожалуйста».

— Зачем? — спросил режиссер.

Лихонин перевернул страницу: «Узнаете».

— Да не хочу я ничего узнавать! — взорвался Овчинин. — Если не хотите говорить толком…

Тут режиссер осекся и замолчал, увидев, что Лихонин в одну секунду стал багровым. Кулаки уборщика с силой сжались и слегка затряслись, хотя он и не пытался их поднять.

— Да, вы не можете говорить, я помню, — перешел на более спокойный тон Овчинин. — Но что вам стоило написать подробно, что вам… вас… Нет, я вообще не понимаю и не хочу понимать, зачем это я должен сейчас задерживаться!..

Кто-то из съемочной группы подошел к режиссеру:

— Григорий Михайлович, что-то не так?

— Все в порядке, — отмахнулся Овчинин. — Идите-идите, не беспокойтесь… Всего доброго, до завтра.

— Ну, хорошо, — пожал плечами коллега. — До свиданья, до завтра.

— Так вот, — продолжил Овчинин, обращаясь к Лихонину, — откровенно говоря, я вообще не понимаю, зачем вам понадобилась эта демонстрация: стать уборщиком! Почему вы так сразу уверовали в свою невостребованность? Во-первых, любого актера можно переозвучить — я сам постоянно это делаю. Конечно, с немыми актерами вроде вас у меня не было