Наполеон - Пол Джонсон

Именно тогда ему необходимо было любой ценой, как можно быстрее разгромить армию Веллингтона, так как в час ночи на горизонте показались прусские корпуса, которые быстрым маршем двигались к месту битвы. Поэтому он срочно приказал Нею немедленно взять хорошо укрепленную ферму Ла-Хэ-Сэнт прямо в центре позиции Веллингтона. Место удерживал Королевский германский легион, но у них закончились боеприпасы, которые невозможно было быстро пополнить. Ней атаковал с присущим ему усердием, и после ожесточенного штыкового боя легион отступил. Но этот отход не нарушил линию обороны союзников, так как Веллингтон всего лишь перестроил и укрепил ее. После шести часов вечера первые корпуса армии Блюхера вступили в соприкосновение с правым флангом французов. Их появление позволило Веллингтону ослабить свой левый фланг на две кавалерийские бригады, которые он направил на укрепление поврежденного центра, чтобы исключить прорыв противника.

Осознав всю серьезность своего положения, Бонапарт использовал оружие своего последнего резерва – два батальона старой гвардии, с помощью штыков которых он надеялся остановить пруссаков. Около 7.30 он бросил на прорыв британской позиции весь развернутый строй старой гвардии, чуть менее пяти батальонов. Удар был мощным, но оборона не дрогнула. В рядах французской армии раздался крик: «La Garde recule!»[26] Никогда прежде во время битв Бонапарта не раздавался еще этот зловещий возглас. Неудивительно, что организованное, но тем не менее окончательное отступление старой гвардии позволило Веллингтону взмахнуть шляпой и выкрикнуть: «Гвардия, встать! Вперед!» Проведя ужасный день в обороне, англичане и их союзники получили возможность перейти в наступление. Их сопровождал огонь артиллерии, мощно бомбившей отступающие французские батальоны. В то же самое время пруссаки, число которых постоянно увеличивалось, теснили французов на правом фланге. Два батальона французской старой гвардии, состоявшие из гренадеров первого полка, отказались отступать и были разорваны на куски пушечными ядрами на расстоянии прямого выстрела. Но остаток армии превратился в преследуемую толпу, которая разбегалась в разные стороны.

К девяти вечера все было кончено. Спустя пятнадцать минут Веллингтон и Блюхер встретились в полуразрушенном фермерском доме на хуторе Бель-Альянс. «Mon dieu, quelle affaire!»[27] – воскликнул Блюхер. Это было все, что он знал по-французски, но данная фраза как нельзя лучше описывала этот ужасный день. Все сражение проходило на небольшом участке площадью менее трех квадратных миль. И теперь это размокшее поле было завалено мертвыми и умирающими людьми и лошадьми. Обе стороны проявили необычайный героизм. Ней сражался, как лев, в бою под ним погибли полдюжины лошадей, и, наконец, когда лошадей уже не осталось, он в пешем строю повел своих солдат прямо на английскую гвардию. В конце, когда исход боя стал ясен, Ней выместил свое раздражение на собственном оружии: он в отчаянии поломал свой клинок о ствол брошенного орудия. Он хотел умереть в бою, потому что знал, что его ждет смертная казнь за вопиющую измену королю. Так и случилось, Ней был расстрелян.

Когда Бонапарт сообщил матери, что собирается покинуть Эльбу и снова отправиться сражаться, она ответила: «Хорошо. Лучше умереть с мечом в руках, чем провести всю оставшуюся жизнь в изгнании». Но Бонапарт не послушался совета и не стал ввязываться в рукопашный бой. Он, вероятно, боялся не столько смерти, сколько плена. Действительно, если бы он попал в руки прусских войск, Блюхер, скорее всего, расстрелял бы его. Веллингтон сказал, что не видел Бонапарта в дымном аду битвы, хотя раздающего приказы Сульта, которого встречал раньше, он узнал без труда. Когда, наконец, после долгого ужасного дня на поле брани опустилась тьма, Бонапарт сел в карету, которую защищал живой заслон его гвардейцев. Правда, скоро раскисшая грязь вынудила его пересесть на коня, и он ускакал прочь, подальше от опасности. Он никак не комментировал размеры потерь французских войск, хотя только на поле у Ватерлоо погибло 40 тысяч французов. Блюхер потерял 7 тысяч человек в конце дня. Веллингтон потерял 15 тысяч человек, включая своих лучших генералов, офицеров и многих из своих близких друзей. Веллингтон, как и Бонапарт, не получил ни царапины, но когда он в конце сражения разговаривал с Аксбриджем, тому пушечным ядром оторвало ногу. Герцога, очевидно, потрясло это кровавое происшествие, и, по словам Томаса Криви, члена парламента от вигов, он снова и снова повторял: «Это было близко, чертовски близко. Не думаю, что сюда попали бы, если бы меня тут не было». Тяжелый, мучительный опыт Ватерлоо стал поводом для самого искреннего его высказывания: «В жизни нет ничего хуже, чем выигранное сражение, кроме сражения проигранного». Окончательный вердикт британского командующего по поводу поведения Бонапарта был следующим: «Было бы гораздо разумнее вести оборонительную кампанию, которая создала бы серьезные, возможно, неразрешимые проблемы союзникам. Но у него никогда не хватало на это терпения», – добавлял он.

Битва при Ватерлоо стала решающей в истории, она поставила точку на всем революционном и наполеоновском периоде. 20 июня Бонапарт передал командование оставшимися войсками Сульту. Французские вооруженные силы не были полностью уничтожены: около 150 тысяч солдат служили в разных формированиях, 175 тысяч новобранцев проходили подготовку, но французская элита решила, что с нее довольно. Фуше, который хотел получить ключевую роль при режиме Бурбонов, убедил так называемые представительские институты, палату депутатов и Сенат, потребовать отречения Бонапарта. 21 июня тот отрекся от престола. Он не знал, что следует делать дальше или, что он хочет делать дальше. У него были смутные планы уехать в Америку, возможно, в Соединенные Штаты. В Латинской Америке в тот период повсеместно вспыхивали мятежи и восстания против испанского владычества. И Бонапарт был далеко не единственным человеком, который хотел связать свое будущее с Южной Америкой: Байрон тоже подумывал присоединиться к освободительной войне в тех краях. Разочаровавшись в Европе, Бонапарт позже загорелся идеей создания огромной нации в Америках – нации в 100 миллионов человек. Но прежде туда нужно было добраться. Сначала он направился в порт Рошфор, в надежде сесть на корабль, идущий в Нью-Йорк или Бостон. Но когда 3 июля он прибыл в порт, то узнал, что британцы опередили его. После пяти дней колебаний и раздумий, он решил, что придется сдаться Британии, которую в своем письме к принцу-регенту с просьбой о предоставлении убежища он описывал как «самого могущественного, самого непоколебимого и самого благородного из [моих] противников». Бонапарт поднялся на борт фрегата, который отвез его в Иль-д’Экс, где его перевели на «Беллерофон», французский военный корабль, который в свое время захватили британцы – во флоте его знали как «Билли Раффиан». Его лесть никак не помогла ему. Плененного императора отвезли в Плимут, где он оставался три недели – местные жители очень хотели посмотреть на него, их привозили на корабль на лодках. Каждый день в одно и то же время на входе в порт Бонапарт прогуливался в полной парадной форме. Но горькая правда с каждым днем становилась для него все очевиднее. Свободы ему не видать, и задержка в Плимуте объясняется только тем, что союзникам нужно было посовещаться о том, куда поместить пленника. Ужасные слова «Святая Елена» впервые прозвучали еще за год до этого, как альтернатива Эльбе, и теперь эта угроза стала неизбежной. Несмотря на все попытки его друзей из партии вигов получить постановление суда о праве на неприкосновенность личности, Бонапарт оставался под стражей. Его перевели на линейный корабль «Нортумберленд», который 17 октября 1815 года доставил узника на его остров-тюрьму. Бонапарту исполнилось сорок пять лет. Случись эти события в начале этого века, несомненно, Бонапарту пришлось бы предстать перед военным трибуналом, и приговор неизбежно был бы – «виновен». Наполеон был бы приговорен к смерти или пожизненному заключению. Представленные доказательства определили бы в мнении любого здравомыслящего человека степень его вины в событиях, повлекших за собой гибель четырех или пяти миллионов человек и огромный материальный ущерб. Однако в то время не существовало ни такой процедуры, ни такой судебной системы; Бонапарт отправился к месту своего заключения без суда и следствия, лишь по государственному акту от лица британского правительства, с согласия всех других европейских правительств и с молчаливого одобрения французов. Результат их решения – рождение легенды о Наполеоне – можно считать еще одним примером закона Поппера о непреднамеренных последствиях.