Лавка красоты "Маргаритки" - Анастасия Королева

Он не стал размениваться на любезности. Швырнул на стол газету, которую до этого с остервенением сжимал в руке:

– Твоих рук дело? – процедил он сквозь зубы. Хотел добавить ещё и парочку крепких слов, но сдержался. Шрахово воспитание не позволило, катись оно лесом.

Женщина приподнялась на цыпочки, изображая фальшивое любопытство, и непонимающе захлопала глазами:

– Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь, – пропела, расплываясь в прямо-таки счастливой улыбке. И будто ничего особенного не произошло, едва ни пританцовывая подошла к креслу и изящно опустилась в него.

Джек до хруста сжал кулаки, зажмурился так, что перед глазами заплясали чёрные точки, а после выдохнул, пытаясь успокоить рвущуюся наружу злость.

«Она всё же сестра!» – шептала совесть.

«Такое нельзя прощать!» – подначивала злость.

Джек подошёл ближе, поймал торжествующий взгляд и расплылся в ядовитой усмешке:

– Ты так уверена в своей победе? – спокойствие его висело в буквальном смысле на волоске, но висело же, шрах тебя задери! – Боюсь, буду вынужден тебя огорчить – помолвки, и, тем более, свадьбы не будет. Даже несмотря на то, что ты поспешила предать огласке столь грандиозную новость.

В глазах женщины всего на мгновение промелькнул страх, но тут же растаял.

– Дже-е-ек, – прицокнув языком пропела она, – Мы оба знаем, что ты не сможешь отказаться от этого. – Помолчала мгновение и доверительно добавила, – Уже не сможешь.

– Ошибаешься, – изображать расслабленность и спокойствие стало сложнее, но он держался изо всех сил. – Час назад я разговаривал с послом, не скажу, что он обрадовался принятому мной решению, но… Настаивать не стал.

Теперь злость исказила черты лица Олеаны:

– Его величество не позволит тебе нанести такое оскорбление! Он лишит тебя титула, это же ты должен понимать!

– Я сам с лёгкостью откажусь от него! – Выплюнул брезгливо. – В последнее время этот титул слишком волнует тебя, вот и радуйся – он отойдёт твоему младшему сыну.

– Ты не посмеешь…

Перебил:

– Посмею! Ещё как посмею! Тебе не кажется, что ты пытаешься перекроить мою жизнь по своему вкусу? Мою, шрах тебя задери, жизнь!

– Джек!?

– Что?! Все эти годы я терпел твои выходки только лишь оттого, что знал, мне осталось не так уж долго, почему бы не облегчить горечь утраты для близкого мне человека. А теперь выясняется, что ты успела устроить мою жизнь так, чтобы это было удобно тебе.

– Ты не понимаешь! – взвизгнула, словно раненый поросёнок.

– Так объясни мне, Олеана, объясни! Чего такого особенного я недопонял? Того, что ты за моей спиной устроило моё счастье, не поинтересовавшись, нужно ли мне это?

– Неужели не нужно? – прищурилась недобро. – Неужели ты думаешь, что эта твоя безродная шавка подарит тебе его? М? Джек, не верю, что ты настолько глуп…

Договорить он ей не дал – нагнулся ниже, схватил руками за острые плечи.

– Не смей. Так. Говорить. О Крис!

По губам Олеаны зазмеилась улыбка, неприятная такая:

– Кристиана… Взбалмошная деревенщина с непомерными амбициями… Так чем же таким она зацепила тебя?

Отступил. Заложил руки за спину, опасаясь самого себя.

– А это тебя совсем не касается! – отрезал, не желая развивать тему.

– Касается, ещё как касается, – женщина поднимается на ноги и делает шаг к нему, будто намеренно провоцируя. – Знаешь, Джек, девушки порой готовы на всё, лишь бы заполучить в свои сети богатого мужчину. Уж мне ли не знать. Но! Я всё же ошиблась. Эта твоя Крис оказалась куда умнее других. Она прислушалась к моим советам и…

Злость ослепила, выбила из груди воздух, а из-под ног почву.

– Ты была у неё? – Руки сами собой оказались вновь на женских плечах, сжимая их на сей раз до боли, до хруста.

– Была! – вскинула подбородок, с вызовом глядя ему в глаза. – И мы пришли к взаимопониманию!

Дальше слушать он не стал. Опрометью бросился вон из гостиной, на ходу активируя портал.

Дом оказался пуст…

Повсюду валялось битое стекло и травы…

Джек за три удара сердца вбежал по лестнице, с грохотом открыл спальню и шкаф в ней, но там оказалось пусто. Совершенно пусто.

– Где она? – громыхнул так, что у самого заложило уши.

Только дом не ответил…

– Отвечай! – прорычал, выпуская силу и заставляя дряхлую рухлядь подчиниться ему.

Дом закряхтел, застонал, но так и не проронил ни слова.

Карета останавливается у знакомого до боли плетня ближе к рассвету. У самого горизонта начинает светать, и чернота неба разбавляется серостью.

Всю дорогу я не смыкаю глаз, просто не получается выкинуть всё из голову и забыться сном. Ласка неизменно сидит на коленях и время от времени прожигает меня слишком умным, для простой кошки, взглядом. Слёз нет. Глаза же горят так, будто в них песка насыпали.

– Приехали! – стучит по крыше кучер и я вздрагиваю. Смотрю на алые розы, на покосившуюся калитку, на разросшиеся сорняки и будто и не было этого времени, что я провела вдали. Будто приснилось мне всё, начиная с приезжавшего сюда Шмота и…

Открыла дверцу, вдыхая прохладный предрассветный воздух полной грудью. Не стоит думать и вспоминать. Так будет проще.

Дверь поспешно открывается и на пороге дома, подслеповато щерясь, показывается дядя Росм. Он узнаёт меня не сразу, а когда тень непонимания слетает с лица, он отбрасывает зажатую в руках палку и спешно идёт мне на встречу. Только не доходит пары шагов, неловко застывает, вытянув руки вдоль тела. Оставшееся расстояние преодолеваю сама и крепко обнимаю родного человека.

– Здравствуй, дядя, я вернулась, – шепчу, и чувствую, как по щекам катятся слёзы – обжигающе-горькие, невыносимо удушливые, после которых не придёт облегчение.

Стоит отдать должное, дядя не задаёт ни одного вопроса. Вообще ничего не говорит, только гладит по голове, осторожно так, и ведёт в дом. Потом исчезает на несколько мгновений и возвращается вновь. Он сидит рядом со мной на скрипучей кровати, уложив мою голову себе на колени и всё повторяет:

– Поплачь, Криска, поплачь, маленькая, а я рядом буду. Всегда.

Я не помню его таким или помню? После смерти родителей я не сильно понимала, что происходит. Лица сменялись, словно калейдоскоп разноцветных стёклышек и ни одно из них я не запомнила. Потом меня привезли к дяде Росму и здесь я тоже долго приходила в себя. Кричала и плакала ночами, звала маму, в то время дядя часто просиживал у моей кровати до самого утра и мне… странное дело, становилось чуточку спокойнее. Потом воспоминания эти стёрлись под гнётом взросления. Как я могла их забыть? Как могла подумать, что ворчливый старик мечтает от меня избавиться в то время, как он кроме ворчания своего ничем и не обижал меня. Не бил, не обделял едой и одеждой. Как мог, так и справлялся.