Звезда Парижа - Роксана Михайловна Гедеон

момента его обуяло какое-то безумие мотовства. В нем открылся совершенно новый человек, желающий удовольствий и живущий ими.

Он существовал, как в тумане, и если осознавал иногда, что поведение его безумно, то не мог с собой справиться. Он хотел жить именно так! Может быть, слишком долго он себя сдерживал, и теперь его буквально сжигала лихорадка. Морису не хватало теперь одной женщины. Каждый день или почти каждый день он выходил на улицу, зная, что к нему, молодому, импозантному и состоятельному военному проявят интерес девицы, и мгновенно поддавался на заигрывания первой же из них, а порой и сам рыскал по улицам, как дикарь, цепляясь чуть ли не ко всем встречным гризеткам — авось какая-то из них согласится. Но к концу недели Адель, как идол, как проклятье, снова начинала неудержимо привлекать его, он по-прежнему увязал в ее сексуальных чарах и шел к ней, сожалея только о том, что у него нет средств проводить с ней втрое больше времени. Лишь она давала ему полунаркотическое чувственное забытье, возможность чувствовать себя сверхсильным и удовлетворенным. После ночи, проведенной с ней, была физически счастлива каждая клеточка его тела. Адель вдыхала в него новую жизнь. Давала силы. Делала ненасытным. И, хотя она сама как человек была ему глубоко безразлична — он ведь даже не задумывался, сколько у нее таких, как он — Морис не мог без нее потому, что только в ее власти было дарить ощущения, которые невозможно было забыть.

Морис д'Альбон, прежде такой сдержанный, бросился в пучину разврата, — таково было мнение всех, кто его знал. Только в семье еще ничего не понимали. Правда, начинали догадываться, что не так. Катрин поневоле стала замечать, что ее муж почти не бывает дома, а когда он стал пропускать ночь за ночью, она встревожилась. Однако молодая женщина чувствовала себя не настолько своей в доме д'Альбонов, чтобы позвать кого-то на помощь. Она не жаловалась даже свекрови, ибо та холодно относилась к ней. Но вскоре и сама графиня д'Альбон как-то за завтраком выразила свое удивление.

— Странно, Морис. Очень странно. Если не ошибаюсь, уже второй месяц, как ты не приносишь жалованья?

Виконт д'Альбон давно ожидал такого вопроса, но, когда услышал его, слова матери показались особенно навязчивыми, несвоевременными. Черт побери, он ведь уже не ребенок! Зажав вилку в кулаке, Морис с нескрываемым раздражением и злобой ответил:

— Полагаю, вы знаете, что всякий мужчина вправе иметь какие-то свои, особенные, расходы! Советую вам не интересоваться этим, мадам. Я сумею позаботиться о своей семье и без ваших забот!

На Катрин он метнул такой взгляд, что испуганная жена не смогла и рта раскрыть, и быстрым шагом вышел из столовой. Женевьева, пораженная таким тоном сына, первое время ничего не могла сказать.

— Боже мой, — проговорила она наконец. — Вы слышали, Катрин?

Молодая виконтесса кивнула. Женевьева взорвалась:

— О, этот молодой человек, очевидно, думает, что может тратить свои деньги не на детей, а как заблагорассудится!

— По-моему, в последнее время он несколько расстроен, — сказала Катрин.

— Расстроен? Скорее невоспитан и безответственен. Это моя вина, это я воспитала его таким…

Женевьева д'Альбон не знала еще всех подробностей. Чтобы платить Адель снова и снова, Морис вскоре не только заложил жалованье, но и наделал долгов на сто пятьдесят тысяч франков, не считая процентов, которые надо было выплачивать, и взял кредит под залог той части дома, которая была записана на него, — иными словами, коснулся того имущества, которое должно было перейти к Софи и Себастьену, и такие особенно обеспеченным. Морис знал, что поступает нелепо, необъяснимо, безумно, но остановиться не мог. И даже не хотел.

Встретившись как-то с Эдуардом де Монтреем, он спросил с каким-то нездоровым любопытством:

— Как ты мог бросить такую женщину, как шлюха Эрио? Каким образом тебе это удалось?

Эдуард много слышал об Адель такого, что вызывало в нем самые противоречивые чувства. Настойчиво муссировался слух о том, что Альфред де Пажоль погиб из-за нее, ибо она подстрекала его на ограбление.

Эдуард не хотел этому верить. Помня Адель такой, какой она была прежде, он не мог представить, до какой степени она изменилась. У него вообще было мнение, что Адель — слишком женщина, чтобы быть жестокой. То, что говорили о цене в сто тысяч, которую она сама себе установила и которую умудрялась не снижать, было уже более правдоподобно, но и эти слухи он едва выносил — до того его одолевала злоба. Но уж совсем он не ожидал того, что с Адель свяжется Морис.

Руки Эдуарда дернули назад поводья лошади. Он едва сдержался от гневного восклицания, и лишь полоснул Мориса весьма скверным взглядом. Черт побери, впервые граф де Монтрей испытал что-то похожее на ревность. Она единственная возбуждала в нем чувство собственника. Даже сейчас, когда прошло столько времени, он неразумно продолжал считать Адель своей, ему были невыносимы и ненавистны всякие намеки на то, что это не так, — настолько ненавистны, что даже Морис впервые за долгие годы дружбы пробудил в нем неприязненные чувства.

— Не думаю, что стоит говорить об этом, — произнес Эдуард холодно.

Морис продолжал, как одержимый навязчивой идеей:

— Нет, твое поведение странно… К ней ведь все привязываются. Эти ее вечера… Ты никогда на них не бываешь. Почему? Все говорят, что тебе она досталась нетронутая, тебе бы первым туда и ходить!

Эдуард не ответил, щека его судорожно дернулась.

— Хотел бы я представить, — проговорил капитан едва внятно. — Какая она была с тобой — можешь ты рассказать мне, как другу?

— Морис! — Эдуард произнес имя друга негромко, но в звуках голоса клокотало холодное бешенство. — Ты, по-моему, не в себе, если спрашиваешь такое. Я не говорю о подобных вещах, ты знаешь.

— Знаю, но это когда речь идет о порядочной женщине. — Морис засмеялся. — А она ведь для всех. О ней все говорят. Все с ней спали. Какая тут может быть щепетильность?

Граф де Монтрей поворотил свою лошадь, развернул ее так, что животное преградило дорогу коню виконта д'Альбона, и произнес — глаза его в эту минуту сузились от раздражения и отвращения, которого он не мог сдержать:

— Я прошу тебя, Морис. Перестань. Ты слишком много говоришь об этом и слишком далеко заходишь.

— Я только хочу знать, почему ты с ней расстался.

— Не собираюсь об этом говорить.

Морис произнес, будто пребывая в полусне:

— Она творит невероятные вещи. Я будто пьяный, Эдуард. Это словно наваждение, колдовство. Да-да, я не шучу. Этот запах гвоздики, такой, знаешь ли, сладкий, очаровательный…