Ореховый лес - Мелисса Алберт

«Понадобится кровь, – сказала она Лизбет, – но моя не подойдет».

Анья солгала. Она не была злой, просто очень боялась. Мысль о том, чтобы вскрыть себе вены, вызывала в ней ужас, похожий на падение вниз, падение без конца. Так что она стерпела горький вкус лжи во рту.

Она взяла костяной нож – голос сказал ей, что тот находится под расшатанным кирпичом в кладке холодного камина.

«Моя кровь не подойдет, – снова сказала она, – потому что я буду колдовать. Я должна сделать дверь, а ты – пожертвовать для этого свою кровь».

Лизбет кивнула, но Анья прочла по ее глазам, что она знает, что это ложь.

Это ее разозлило. Когда старшая сестра разрезала младшей запястье, гнев лишил ее осторожности, и лезвие вошло слишком глубоко.

Но Лизбет ничего не сказала, когда сестра взяла ее за руку и стала водить ею, рисуя дверь.

Сначала Анья начертила две вертикальные линии – дверные косяки, скребя запястьем Лизбет по каменной стене. Потом подняла сестру за руку как можно выше, чтобы соединить линии. Когда Анья наконец отпустила ее, Лизбет была бледной, как сердцевина яблока.

Анья отвернулась от изможденной сестры и произнесла слова, которые превращали кровавые полосы в дверь. Слова, которые голос трижды повторил ей на ухо, чтобы она запомнила.

Камень мгновенно впитал кровь, и красные линии стали полосами теплого белого света. Дверь открылась внутрь, запуская в комнату теплый воздух и запах чистых простыней. Девушки взялись за руки и смотрели, как она открывается.

Потом Лизбет застонала, пошатнулась и осела на пол. Ее холодные пальцы тянулись вперед, совсем чуть-чуть не доставая до двери.

Двери только что не было – и вот она была здесь. Дверь, вскормленная кровью Лизбет.

В миг, когда девочка испустила последний вздох, белый свет пошел рябью и стал зеленым. Кошмарным зеленым, как зараженная гноем рана, как плесень, опоясывающая недельный хлеб. А запах чистого полотна стал пыльным, так что его было трудно вдыхать.

Анья бросилась к двери, пытаясь закрыть ее, но было уже поздно. Дюйм за дюймом она открывалась, дыша влажным воздухом погреба.

Анья не верила, что за этой дверью окажется ее мать, но больше идти ей было некуда. Она подняла на руки Лизбет и пронесла ее через дверной проем.

За ним оказалась комната, точно такая же, как та, из которой они вышли – но в зеркальном отражении. Анья нашла взглядом пятно на полу – оно было свежим и жидким. Она побежала через комнату, неся тело Лизбет, и открыла дверь в коридор.

Он изгибался влево, а не вправо, и светильников на стенах не было – их заменили портреты людей, которых девушка не знала. Глаза их были выжженными в полотнах дырами, а губы – красными и мокрыми. Коридор был освещен тем же тяжелым зеленым светом.

С трупом сестры на руках Анья прошла по всему дому. Он пах кровью и угольной пылью. В каждом камине шевелилось низкое зеленое пламя. На каждом столе стояли блюда с гниющим мясом или вазы с засохшими до черноты цветами, из сердцевин которых сочился желтый сок.

Когда она открыла входную дверь, то увидела, что болезнь распространилась на двор и сад. У деревьев были сухие костяные ветви, а пыль на дороге стала пеплом.

– Я сделала это, – сказала себе Анья. – Я убила мою сестру – ее смерть создала эту дверь, и дверь открылась в Смерть!

Она трудилась много часов и наконец выкопала в выжженной земле яму, достаточно глубокую, чтобы похоронить свою младшую сестру. Потом она направилась к городу, надеясь найти там хоть какую-то жизнь.

Город оказался местом странным и страшным. Там не было ни единой живой души: ни человека, ни животного. Тяжелое зеленое небо нависало над миром, окрашивая его в цвет болезни. Двери домов были закрыты, глухие ставни выкрашены в черный цвет.

Анья не встретила никого. Она не нуждалась ни в сне, ни в пище, ни в воде, а когда она провела костяным ножом по запястью, он не оставил на коже ни следа. Она забралась на крошащуюся серую крышу дома по сухим виноградным лозам, опутавшим стены, и бросилась вниз, желая убить себя.

Однако она приземлилась на каменную мостовую легко, как осенний лист, и ничем себе не навредила. Там она и лежала, молясь о смерти, хотя молитвы во рту имели горький вкус лжи, убившей ее сестру. И тогда голос снова заговорил с ней.

Прошло много времени с того часа, когда Анья лежала на полу материнской спальни и слушала пятно крови, прижимаясь к нему ухом. Много времени, больше, чем она думала. Где-то далеко умерла ее мачеха, подхватив лихорадку, и отец взял себе новую жену. Она родила ему сына.

– Ты можешь вернуть меня домой? – молила Анья.

– Ты задаешь неправильный вопрос, – ответил голос.

Он провел ее через город – обратно к могиле, которую она вырыла у крыльца отцовского дома. На могиле росло дерево – черный орех. Его шуршащая листва была единственным, что двигалось в землях Смерти. Лизбет, – прошептала Анья и положила руку на ствол деревца.

Оно зашуршало листвой, словно вздохнуло, и с ветви в руки девушке упали три ореха. Анья расколола их один за другим.

В первом орехе было зеленое атласное платье – цвета крыльев ночной бабочки.

Во втором – пара туфель, блестевших, как черное окаменелое дерево.

В третьем – прозрачный камень размером с глазное яблоко.

Когда она поднесла его к глазам, мир вокруг нее вспыхнул жизнью. День был ярким, деревья цвели, а по дороге прямо на нее ехал экипаж. Возница не мог ее видеть, но его лошадь могла – и встала на дыбы, копыта взметнулись у Аньи прямо над головой.

Она уронила камень – и вновь оказалась в земле Смерти.

Камень был окошком в мир живых.

– Делай с ним, что хочешь, – сказал голос, – но не растрать впустую дары своей сестры.

Анья подождала, пока зеленый свет сменится мраком, отмечавшим ночь в земле Смерти. Тогда она надела зеленое платье и черные башмачки, зачесала назад свои тяжелые волосы. После чего поднесла камень к глазам.

Она увидела свой дом – таким же, как в прежние времена, когда у нее были отец, мать и сестренка Лизбет. Держа перед собой камень, как смотровой глазок, она обошла дом по периметру, заглядывая в окна.

Она увидела красивую женщину, игравшую на пианино. Своего поседевшего отца, пившего шерри. И юношу – на вид чуть старше ее самой. Он был высок и тонок, уже на пороге взросления – но еще не мужчина.

Он сидел рядом с отцом, который глядел на него с гордостью, похлопывал по плечу. Глаза юноши лениво скользили по зале – по дорогой мебели, по пианино, по своей матери за инструментом, и наконец остановились на лице Аньи.

Юноша вскочил с места и подошел к окну. Когда вслед за ним подошел отец, Анья отшатнулась. Сын указывал прямо на нее – но отец, хмурясь, смотрел куда-то мимо и качал головой. Наконец он задернул занавески.