Атака мертвецов - Андрей Расторгуев

Ответ еле слышен. Умирающий быстро слабеет. Генерал вынужден склониться, чтобы разобрать его бормотание. Записав, что требовалось, он говорит:

– Даю вам честное слово русского офицера, что непременно исполню вашу просьбу.

Немец слабо улыбается, прикрывая веки, да так и умирает с застывшей улыбкой на устах.

Поскольку близилась ночь, уходить никуда не стали, заночевав здесь же, вблизи места кровавой стычки. Наутро, убирая убитых и раненых, подсчитали потери. Германцев осталось лежать в лесу порядка пятисот. Русских же стрелков погибло только шестнадцать!

На следующий день Стельницкий сдержал обещание, отправив письмо жене умершего немца через американское посольство в Петрограде.

Севернее 3-й Финляндской бригады наступала четвертая, генерала Селивачева. У деревни Гаврихруды она столкнулась с крупной германской частью, чье упорное сопротивление удалось сломить лишь после долгого, кровопролитного боя.

Еще севернее вел не менее кровавые сражения 2-й Кавказский корпус, тесня противника, отступающего от Немана на Сейны. И чем ближе подходил к Сувалкам, тем сильнее нарастало сопротивление германцев.

…Гул стрельбы, горящие деревни. Отовсюду несут раненых. Вот какой-то офицер на носилках. Подпоручик… «Святые угодники, да это же Ситников!» – с трудом узнал Попов командира взвода из третьей роты. Немудрено. Бледное, застывшее в муках и перепачканное грязью лицо. На вопросы не отвечает, оставаясь ко всему безучастным.

– Что с ним? – спросил у санитара.

Тот скупо кивает на раны, не прекращая бинтовать:

– Живот и кисть.

Надо же, только перед войной выпустился в полк из Одесского училища. Повезло сразу в лейб-гренадеры попасть, к эриванцам[57]. Повезло ли? Разберись теперь…

У раненых, кто еще оставался при памяти, удалось выяснить, что третья рота капитана Кузнецова с ходу взяла деревню Черноковизны. Немцы сразу открыли по ней страшный огонь. Деревянные дома, покрытые соломенными крышами, вспыхнули, словно порох. К вечеру от деревни осталась лишь груда пепла. Рота, несмотря на большие потери, держалась. Но раненые, кто лежал в домах, сгорели в пожаре.

Почти весь день моросил дождь, а ночью подул холодный ветер. Еще не обсохнув после дождя, в тонких шагреневых сапогах и в обыкновенной шинели без подкладки, поручик Попов трясся от холода. «А может, меня от страха колотит?» – думал, громко стуча зубами, сгорая от стыда, что гренадеры могут превратно истолковать его дрожь.

Зря переживал – трясло буквально всех. Ну, кроме командира роты, наверно. У того всегда бурка с собой. Вот и сейчас князь Геловани[58]залез в какую-то яму и блаженствовал, завернувшись в бурку. А тут и завалящей фуфайки нет…

С рассветом раздался зычный голос князя:

– Вперед!

Все сразу пришло в движение. Снимая фуражки, гренадеры крестились, на ходу проверяли винтовки. Попов привычно занял место впереди своего взвода. Перед ним шел ротный. Высокий, широкоплечий, он смотрелся надежно и мощно. Глядя на князя, чувствуешь себя гораздо увереннее, несмотря на все странности, коих было в избытке: не поставлено ни единой задачи, нет сведений о противнике, словно никто из начальников никогда не изучал Полевой устав. А что остается солдату? Слепое повиновение.

Цепи движутся красивой длинной лентой, держа равнение, как на параде. Слева от девятой роты Попова ровную линию гвардейских шеренг продолжают еще две роты их батальона. Справа же почему-то никого не видно. Сзади пулеметчики Грузинского полка под командой поручика Зайцева тянут свои пулеметы.

Местность впереди ровная и серая. Поле с кучами камней, заботливо сложенными кем-то в правильные пирамиды. Вдали виднеются темные контуры леса. Немцы не стреляют. Полная тишина, если не сказать мертвая.

Прошли двести шагов. Вдруг впереди послышался частый, сухой треск винтовок. Затакали немецкие пулеметы. Но пули пока не свистят. То ли неверно взят прицел, то ли стреляют в других.

Еще шестьдесят шагов… Теперь защелкали, завизжали пули. Кажется, целыми роями летают. Жутко стало, но князь Геловани впереди даже голову не пригнул. И рота упрямо идет за ним.

Более грубый, бьющий по нервам свист режет воздух. Наверху с громким хлопком вспухает белое облако шрапнели. За ней другое, затем еще и еще… Вскоре над ротой постоянно рвется одновременно по шесть-восемь снарядов.

Пройдено уже пятьсот шагов.

Нет, не выдержала рота беглого огня. Залегла без приказа, беспорядочно стреляя в ответ. Куда палят? Зачем? Противника же не видно. В белый свет, как в копеечку.

Надрывая горло, Попов пробует дать направление и прицел. За грохотом едва слышит собственный голос. Плюнув на все, обходит первое отделение, бесцеремонно пиная гренадер, чтобы привлечь внимание. Пули так и свистят вокруг, распарывая воздух, врезаясь в землю, рикошетя о камни. Уже открыт счет убитым и раненым. Жутко хочется лечь и не вставать, а лучше вообще закопаться. Но нужно показывать пример.

Встав на одно колено, Попов пытается в цейсовский бинокль рассмотреть расположение немцев. Мешает утренний туман. Хоть и с трудом, но линию окопов определить удается.

– За мной! – машет ближайшему отделению и бежит вперед.

Шагов через пятьдесят падает на землю. Рядом опускаются всего несколько человек. Остальные так и не поднялись. Да, не каждый пример заразителен. Бегом назад, снова раздавать пинки. Ценой неимоверных усилий удается продвинуть взвод примерно на сто шагов. До немецких окопов остается еще порядка четырехсот, но уже ясно, что атака захлебнулась и вряд ли возобновится. Огонь сумасшедший, не ослабевает ни на минуту. Слева, где залегли соседние роты, непрерывно взлетает земля, поднятая тяжелыми снарядами. Перед взводом Попова оглушительно рвутся обычные гранаты, падая с противным визгом и не причиняя особого вреда. Но потери в роте все же есть.

– Ваше благородие!.. Вахрамеева в живот… Чижало ранен… Прикажите вынести!.. – слышится по цепи.

Недалеко из-за кучи камней вскакивает какой-то гренадер и, выронив из рук винтовку, бежит назад.

– Стой! Куда?! – кричит ему Попов, но тот вдруг спотыкается, падает и остается лежать в неестественной позе. То ли настигла пуля, то ли раньше ее схлопотал и понесся в агонии.

Рядом, в пяти шагах, другой гренадер, вжимаясь в бугорок, сворачивает цигарку. Над головой с шумом проносится снаряд. Гренадер падает ничком, рассыпая махорку. Слышно, как орет: