Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки - Мортен А. Стрёкснес

Треска и нефтяные компании на самом деле любят одно и то же: планктон. Только треска предпочитает добывать его из моря в свежем виде, а нефтяники – когда тот, полежав двести миллионов лет, превратится в вязкую черную субстанцию. Нынешняя Норвегия зависит от этой субстанции точно так же, как прежде нуждалась в треске, ворвани и селедочном масле. В старину рыбаки, когда надо было переправить команду с утопающего корабля на свой, задабривали волны, сбрасывая в море амфоры с маслом. Сегодня промысловые траулеры сбрасывают в море рыбу, а богатейшим нерестилищам в мире угрожает нефть. Если та разольется в Лофотенском бассейне, он превратится в крупнейшее норвежское нефтехранилище. Мальки легко гибнут даже от мизерного содержания нефтепродуктов в воде.

Задумай Танзания добывать нефть в Серенгети, тут же возникло бы мировое сообщество (скорее всего с Норвегией во главе) и начало протестовать. Мы бы назвали это варварством и, возможно, дали бы танзанийцам миллиард, лишь бы те не бурили. Норвегия уже выдает миллиарды на спасение девственных лесов в Бразилии, Эквадоре, Индонезии, Конго и разных тропических странах. А ведь у нас есть собственное уникальное сокровище – наше подводное Серенгети. И что же? Наша страна, едва ли не самая зажиточная в мире, хочет добывать тут нефть.

“Подземный труженик” Мелвилла продолжает копать.

За ловом трески я между прочим рассказываю Хуго, как в шестидесятых годах советские океанологи выдвинули гипотезу о том, что кашалот использует свой громадный акустический орган как оружие – “ультрасонарную пушку”, или “звуковой лазер”. Собрав звуковые волны в пучок и направив их точно в цель, он способен парализовать кальмара или другую добычу. Американские ученые подхватили эту теорию в надежде, что та найдет применение в военной области.

Подобно гренландской акуле, кашалот охотится на добычу гораздо резвее себя (кальмары плавают со скоростью до пятидесяти километров в час), часто в кромешной тьме, на огромных глубинах. Но до сей поры никто не застал его за охотой. На рубеже тысячелетий датские цетологи проверяли эту гипотезу у острова Андёйя. При помощи передовых гидрофонов они выяснили, что кашалот умеет фокусировать щелкающие звуки и метко посылать их в определенную точку[71].

Ныне море наполнилось шумом винтов и моторов, из-за которых киты не могут, как раньше, расслышать друг друга за многие сотни миль.

У Анденеса, Вестеролена, Лофотена, в других морских районах дальше к северу ведется активная сейсморазведка запасов нефти. Рыбаки на Андёйе ропщут, считая сейсморазведку виной тому, что весь Вест-фьорд, да практически вся акватория, кишит скумбрией. Взрывы отпугивают полосатика, гринду, косатку и других любителей полакомиться скумбрией.

Рыбаки с побережья, экологи, цетологи опасаются, что ударные волны могут травмировать и губить китов, а возможно, также рыбную молодь. Они отмечают, что в районе сейсморазведки киты ведут себя ненормально – вероятно, оглушенные взрывами. Должно быть, взрывная волна для кита равносильна ковровой бомбардировке звуком. Ведь звук этот должен, ни много ни мало, пройти сквозь толщу отложений на морском дне[72].

В ответ Хуго лишь качает головой: дескать, достаточно повидал, чтоб такому удивляться. Он видел в новостях, что в муниципалитете Викна в Нур-Трённелаге, где как раз велась сейсморазведка, на берег выбросило двадцать шесть гринд.

Тогда я припоминаю другой случай, о котором вычитал недавно. В пятидесятые годы прошлого века один американский ученый пришел к заключению, что миру, по крайней мере США, было бы выгодно очистить Арктику ото льда. Транспортные пути стали бы короче, а арктические богатства – доступнее. Ученый, а звали его Гарри Уэкслер, предлагал взорвать под арктическими льдами водородную бомбу – по его расчетам, хватило бы десяти штук мощностью около десяти мегатонн каждая. От произведенного ими пара Северный полюс вспучился бы толстым ледяным куполом. В результате оставшийся лед не смог бы отражать солнечный свет. Начал бы активней поглощать тепло – парниковый эффект был известен уже тогда – и растаял бы окончательно.

Хуго недоверчиво смотрит на меня так, словно я сам все это сочинил.

Море переливается всеми красками, меняясь ежесекундно. Техничными движениями вываживаем из водяной толщи очередного трепыхающегося хищника крупных размеров. Оглушив его, поднимаем на борт плоскодонки, резко втыкаем нож в kverken – калтычок, или рыбью гортань.

Вся эта рыба, которую теперь поднимают на лодки, тесно сгрудившиеся в Лофотенском бассейне, годами, часто бок о бок, преодолевала не одну сотню миль, чтобы доплыть сюда, на северо-восток Лофотена, от самого Баренцева моря. В эту пору скрей не может думать ни о чем, кроме нереста, и почти ничего не ест. И лишь когда под нос ему суют дразняще крохотную приманку, берется, не раздумывая, равно как и на резиновый кембрик, едва прикрывающий жало крючка. Разборчивей скрей, конечно, не станет, но все же и он – рыба не бесчувственная. Какое это, должно быть, жуткое потрясение, когда вдруг понимаешь, что тебя поймали да при этом силком, на невидимой леске, тащат наверх, к свету. Отрывают от косяка сородичей (которые, пожалуй, даже не заметят твоей пропажи) и выдергивают с пятидесяти- шестидесятиметровой глубины на самую поверхность. Ты, конечно, упираешься, борешься из последних сил и, может быть, даже сорвешься (только кому от этого легче?). Большинство же получает удар колотушкой по голове и затаскивается через леер на борт, присоединяясь к уже наваленной там куче таких же горемык (любопытно, есть ли у них инстинктивная способность предчувствовать свою смерть, или этой способностью отмечены только выше стоящие организмы?).

Еще одна рыба, и еще одна. Проблема в том, что с каждой новой поимкой азарт не слабеет. Пугающая масса трески кишит под нами. Пугают размеры рыбной кучи, растущей в нашей лодке.

Хуго рассказывает, что раньше богатые протеинами молоки и несортовая икра, не годившаяся для консервации, шли на корм коровам. Прибавляет, что японцы и некоторые из местных лофотенских рыбаков готовят из молок коктейль или аперитив, так называемый крёлль. Тут, от собственного рассказа, Хуго вдруг начинает мутить, но вырвать он, как мы знаем, не в состоянии.

Море, верное себе, пребывает в бесконечном движении. Когда мы только расставляли снасти, оно дышало мерно и спокойно, словно большой сонный зверь. Теперь же спокойствие нарушилось, дыхание стало прерывистым, взволнованным. Лодку разворачивает кормой к волне, которая, перемахнув через ограждение, достает своим языком палубу. Кажется, погода меняется. Со стороны океана половина неба усеяна черными кляксами. Картина величественная – на другой половине солнце периодически отыскивает вертикальные бреши между тучами и посылает солнечные лучи, которые вспыхивают и гаснут, выхватывая перемену морских декораций, словно в каком-нибудь мультфильме или на оперной сцене.