Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки - Мортен А. Стрёкснес

Все становится синим. Даже снег.

Эти насыщенные и вместе с тем приглушенные зимние краски легко узнаются на полотнах Хуго. Абстрактный маринист полярной ночи – он берет темы из того, что видит вокруг, а потому кажется, что картины его мог нарисовать практически кто угодно, либо же Хуго, и только он – все зависит от того, кто их разглядывает.

На ужин мне подают жареные тресковые языки со свежими овощами под пряным соусом, приготовленным на основе смеси карри, которую Хуго “сочинил” самолично. Несколько языков в ладонь величиною; “скрей” (треска, идущая на нерест из Баренцева моря в Норвегию), только что лишившийся их, верно, весил добрых тридцать килограмм. Свольверская бабушка Хуго готовила их по-другому – варила в белом соусе на молоке с крахмалом. Хуго с детства контужен бабушкиными вареными языками – они занозой засели в его памяти.

За ужином мы обсуждаем лофотенскую путину – на Скрове она в самом разгаре. У Сеньи и Вестеролена, куда первым делом заходит треска, продвигаясь из Баренцева моря к южным нерестилищам, рыба идет валом, сообщают местные рыбаки. Бесчисленные косяки обложили парк Лофотодден, и лучше, чем на Скрове, рыбалки сейчас во всем свете не сыскать – и это не рыбацкие байки.

Скрей кое-как выстроился в очередь, чтобы отнереститься. А рыбацкие лоханки выстроились в очередь у Эллингсенского рыбозавода по ту сторону залива. Под завязку загруженные треской, они ползут к Скрове, едва не черпая воду бортами. Несколько тысяч хвостов уже сушатся в шкафах. С рыбозавода мимо Осъюрдгордена в огромных количествах плывет тресковая печень. Бреднем с мелкой ячеей Хуго уже наловил себе целую бочку печени, из которой потом понаделает красок.

В былые времена с наступлением путины Лофотен наполнялся рыбацкими сейнерами и траулерами, шаландами для прикормки и оснастки, плавучими рыбозасолочными базами и грузовыми судами. На несколько месяцев островное население увеличивалось кратно, превращая Скрову в городок. В семидесятые годы XX века рыбозаводы стали закрываться один за другим, под одним и тем же предлогом. Да, безусловно, дело стало менее прибыльным, а где-то неприбыльным вовсе, однако трудные времена бывали и прежде, а заводы не думали закрываться. Рыболовство вообще подвержено естественным перепадам. В семидесятые годы несколько сезонов очень слабо шла треска. Да что там треска: селедку, палтуса и морского окуня – и тех повыловили. Заводские траулеры браконьерствовали в Баренцевом море, нелегально истребляя поголовье трески, а квоты срезали всем, не только траулерам. Впрочем, и эта мера не помогла. 1980 год стал сущим безрыбьем, многие понесли огромные убытки, в том числе Осъюрды со Скровы.

Близость к морю, всегда дававшая преимущество, обернулась головной болью. Чтобы иметь хоть какую-то перспективу, надо было обладать доступом к транспортным путям, а от Скровы до ближайшего из них – Эуствогёйя – почти десять километров по морю. Долгое время норвежские власти пытались переделать рыбаков в рабочих и крестьян. У государственных стратегов с норвежского юга северные рыбаки всегда сидели костью в горле – больно норовисты. Так, епископ Эйвинн Бергграв фактически положил начало традиции, в 1937 году призвав привить северному рыбаку “покладистость”. Ждать придется, быть может, несколько поколений, добавил Бергграв[69]. Сегодня на Скрове нет ни одного рыбака, живущего на острове круглый год.

Будто сама эпоха ополчилась на рыбацкие поселки, прежде находившиеся в эпицентре жизни, поскольку почти все перевозки осуществлялись по морю вдоль побережья, а водные пути имели государственное значение. Но вот государство заложило новые инфраструктурные центры, занимавшие более удобное положение. Они строились вдалеке от моря, нередко на месте прежних деревень – в два-три двора от силы. Причем места эти были, в основном, невыразимо скучные – в самой глубине вытянутых фьордов. Властям хотелось завести крупные рыбные предприятия – на море и на суше.

Картина мира поменялась. Береговое рыболовство, за тысячу или даже более лет приноровившееся к сезонным и естественным колебаниям ресурсной базы, в одночасье было стерто с этой картины, ставши обузой для государства – устаревшее и не приносящее сверхдоходов, которыми отличались сталелитейные заводы и фабрики в центральных районах, где люди работали в три смены. В моду вошла романтика траулеров, новые рыбные предприятия открылись всего в нескольких городах и поселках, таких как Тромсё, Хаммерфест и Ботсфьорд.

За несколько недель до моего приезда на Скрову я побывал в легендарном месте – на так называемом Лоппском море (шхерный район норвежского побережья в провинции Вест-Финнмарк). Когда-то тамошние рыбаки возили лед с реки Эксфьордсйокельн, впадающей в Йокельсфьорден. На гербе местного муниципалитета изображен баклан на золотом фоне. Девиз муниципалитета – “Море возможностей”.

Раньше в поселке Лоппа не было мыса, на котором не стоял бы рыбозавод. Рыбные угодья здесь по-прежнему богатейшие, однако во всем муниципалитете не осталось ни одного рыбозавода. В Лоппе люди несколько тысячелетий жили рыбной ловлей. Сегодня они так или иначе лишены права распоряжаться морскими ресурсами и ничего не получают с тех доходов, которые выкачивают с этого края пришлые дельцы.

Последний раз, когда Хуго был в Барселоне, он обошел рыбные базары, на которых треска была представлена во всех видах, которые только можно себе вообразить: там продавали даже язык трески в желе. Вся рыба была исландская.

Наш РИБ зимует на берегу. Впрочем, для зимнего лова надувная лодка все равно не годится – там повсюду будут крючки, а она как-никак резиновая. Вместо РИБа мы берем четырнадцатифутовую лодку – открытую пластмассовую плоскодонку. Она тоже всю осень провалялась на берегу. И это осложняет нашу задачу. И серьезно. Плоскодонка протекает, а воздушные камеры ее, которые должны обеспечивать плавучесть, наполнились дождевой водой. На морозе вода, подчинившись законам физики, превратилась в лед.

– Лодка, конечно, не в самом идеальном состоянии, – философски замечает Хуго, а я тем временем думаю: ну как мы сунемся в Лофотен на такой фитюльке? К тому же она едва не тонет, и от этой мысли мне становится не по себе. Лодка, конечно, понемногу оттает, но на дворе минус, а в воде небольшой плюс – понадобится несколько дней. Мы все же решаемся попытать счастья при условии, что погода останется ясной, а море – спокойным.

– Если лодка заартачится, сразу повернем обратно.

В ответ я только киваю.

Наутро меня будит телефонный звонок. Звонит старик, с которым я познакомился два месяца назад в букинистической лавке в Тромсё. Хозяин попросил его приглядеть за лавкой в свое отсутствие. Я между делом сообщил старику, что интересуюсь гренландской акулой и даже пытаюсь поймать ее вместе с приятелем. Номера своего телефона я не давал. И вот, откуда ни возьмись, звонит тот самый старик и хочет дать мне совет, который поможет нам поймать акулу. Говорит, что два его брата в пятидесятые годы ходили на гренландскую акулу в Северный Ледовитый океан. Один из братьев дал такой совет: “Возьмите сетку, например из-под апельсинов, набейте ее тухлой селедкой, а в середину кома спрячьте крюк”. Напоследок старик берет с меня обещание сообщить ему, если поймаем что-то, и желает нам ни пуха ни пера.