Обещание - Дэймон Гэлгут

Что ненавидят, того боятся, это утешает отчасти. Неудивительно, что она шевельнулась под их взглядами, а затем склизко ползет за камень спать.

Вылазка оказалась странно невразумительной. Трое молодых Свартов гуляют по парку пресмыкающихся, глядя на панцирных и холоднокровных в террариумах. Нас что, правда кормит это предприятие? Правда кормит, это место всегда, с первого же дня, имело бешеный успех. Прямо сейчас еще два автобуса, подъехав, выпускают наружу смешанные, черно-белые экскурсионные группы школьников. Как же все это греет и угнетает в одно и то же время!

Хотите кофе? спрашивает Брюс, когда проходят мимо кафе при парке. Ему не по себе в обществе детей Мани, и он не пытается это скрыть, так что, когда они отказываются, его облегчение тоже весьма заметно. Он прощается с ними у выхода. Рад был увидеться, заходите в любое время. Я всегда на посту. Что поделаешь, нет мира нечестивым.

Они втроем направляются обратно на ферму, Антон за рулем «мерседеса». С тех пор, как вернулся домой, он ездит на нем каждый день, и сейчас уже по молчаливому соглашению это как бы его машина. Подумывает отпустить Лексингтона, нет больше нужды на него тратиться. И еще подумывает, хотя это подловатая идея, убрать с фермы живущих на ней работников. Пусть себе живут в тауншипе, приходят утром и уходят вечером. Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным, вот приняли новые законы в пользу жильцов и сквоттеров, нельзя давать никому повод претендовать на землю. Многое на ферме надо будет привести в порядок, Па старел и терял хватку, и, если там будут жить только он и Амор, нетрудно догадаться, на чьи плечи все это ляжет.

Считай телефонные столбы, на третьем можно будет. Первый, второй, третий. Говори.

Я решила уехать, сообщает Амор.

Обратно в Лондон? с энтузиазмом спрашивает Астрид.

Нет, я завтра еду в Дурбан.

Завтра? В Дурбан? В смысле, отдохнуть, проветриться?

Нет, жить там.

Жить? Сестра и брат таращатся в изумлении. Она хоть раз там была? Знает в Дурбане хоть кого-нибудь?

Там у меня есть подруга Сюзан. Она медсестра. Чуть помедлив, добавляет: я тоже хочу попробовать.

Что? Медсестрой? взвизгивает Астрид, она ушам своим не верит. Но ты же не умеешь заботиться о людях!

Почему не умею?

Астрид трепыхается, пока воспоминание из давнего прошлого не приносит ответ. Да ты о себе толком позаботиться не можешь!

Я сколько лет уже сама о себе забочусь.

Пара секунд, и Антону приходит в голову правильный вопрос. Почему, спрашивает он, ты вообще так решила? Могла бы остаться тут на ферме, получать ежемесячно из доверительного фонда Па…

Да, могла бы, говорит Амор. Я думала об этом. Но мне надо уехать.

Что ж, коротко и ясно. У нее возникло намерение, и она о нем сообщила. Завтра отбывает, и куда, в Дурбан, медсестрой работать!

Помозгуем еще, говорит Антон. Я хочу сказать, ты всегда можешь вернуться.

Да. Она кивает в знак согласия, но глядит при этом в окно.

Астрид молчит, хотя внутри у нее пробегают недобрые маленькие субтитры. Ничего удивительного, мы для нее, для такой, недостаточно хороши. Ну и ладно, бог с ней тогда, раз не желает приобщаться.

На следующий день Антон везет ее на станцию, откуда отправляются автобусы дальнего следования. Она кладет свой рюкзак в багажник, садится рядом с братом, и они пускаются в путь вдвоем, более или менее дружно. Разговаривают мало, мимо плывет ландшафт, у ворот Амор выходит открыть их и закрыть, и они едут в город сквозь долгую бледную середину зимнего дня.

Никудышный кусок недвижимости, вдруг говорит он.

Она мгновенно понимает, о чем он, словно это было сказано в продолжение старого разговора. Если никудышный, то почему не отдать его ей?

Может, потому что Па не хотел?

Зато Ма хотела. И он ей обещал, что отдаст.

Так говоришь ты. Больше никто этого обещания не слышал.

Но я слышала, Антон.

Дорога шуршит под шинами, утягивая местность им за спины.

Ты думаешь, с Саломеей так уж несправедливо обошлись? спрашивает он наконец.

Не слишком справедливо.

У нее есть дом. Она может жить в нем, пока не умрет. Давай закрепим это официально. Составим юридическую бумагу, что она имеет право там обретаться до конца своих дней. Этого хватит?

Нет. Она качает головой. Под впечатлением от его непреклонности, а он – от такого же упрямства в ней.

И работу можно ей гарантировать, заработок, пока не состарится, а потом пенсию. Плюс крыша над головой. Что скажешь? Далеко не у всех такое имеется.

Я знаю.

И даже если мы ей все это предоставим, никакой уверенности, что это пойдет на пользу. Видел я тут недавно ее сынка, Лукаса. Ты знаешь, что Па платил за его учебу, такой он якобы способный, но выясняется, он так и не получил аттестат. Попал в какую-то историю и вылетел. Сейчас на ферме у нас простым рабочим.

Она кивает. Да, я слышала.

Понимаешь, говорит он, люди не всегда берут то, что им дают. Не каждый шанс становится возможностью. Иной раз шанс – просто трата времени.

Да, говорит она. Но обещание есть обещание.

Автобус уже ждет у станции, мотор работает. Несколько других пассажиров выстроились около него в очередь, и во всех Антон видит нечто общее, видит въевшуюся грязь, безысходность и безденежье. Так ездят те, кто терпит лишения и кому не повезло, и, выходя попрощаться с младшей сестрой, он ощущает неожиданный прилив жалости к ней.

Слушай, говорит он. Вот, возьми. Протягивает пару купюр.

Не надо, спасибо. Все хорошо. Но внезапно она крепко его обнимает, и его руки сами собой сжимают ее в ответ. Первое их соприкосновение за годы.

Антон вообще-то в приподнятом настроении, он выпил перед отъездом рюмку вина и набрался наконец храбрости позвонить Дезире. И слова нужные нашел, соловьиный язык не подкачал, о том, как он после возвращения домой постоянно о ней думал, как он думал о ней все эти потерянные годы. За все долгое время, пока был в бегах, он не поговорил с ней ни разу и потому вполне ожидал язвительности и яда, заслужил ведь, но нет, она рада была, более чем рада услышать его голос. Может быть, он соберется заехать? Соберется, соберется, собрался уже, только помахать Амор на прощание, и сразу туда, терпкая роса воссоединения уже увлажняет его тело.

Слегка плывя головой и наполняясь великодушием, он, когда они наконец расцепляются, говорит сестре: ладно, может, чего и придумаем насчет дома Саломеи.

Правда?