Квадратное время - Павел Дмитриев

– Все просто, э-э-э молодой человек…

Я поспешил учтиво кивнуть:

– Алексей, студент и контрреволюционер. Прошу, так сказать, любить и жаловать.

– Михаил Федорович, очень приятно, – будучи официально представлен, мой собеседник принялся развивать мысль далее с углубленным академизмом: – При разработке переселенческих, иначе говоря, столыпинских вагонов, их внутренний объем конструктивно разделили на шесть отделений с раскладными трехъярусными нарами, а по краям поставили печки и умывальники. К сожалению, мне достоверно неизвестно, кто первый придумал закрыть получившиеся купе решетками со стороны прохода и перевозить там заключенных, но получилось удачно, потому как выжить в такой камере вполне реально, даже если вместо положенных восьми человек набить полтора десятка. Причины следующие: во-первых, охрана едет в этом же вагоне, поэтому в нем относительно тепло. Во-вторых, шпана не прирежет и вещи не сворует, там сложно сбиться в опасную шайку. В-третьих…

– А чем так плох третий класс? – поторопил я Михаила Федоровича.

Пусть не слишком вежливо, но в очереди к подножке перед нами осталось всего несколько человек, и практические знания требовались куда раньше качественной теории.

– «Родные» скамейки выломаны, вместо них сооружены сплошные нары на весь вагон, – до моего ученого собеседника, по-видимому, дошла пикантность момента. – Печка одна, посередке, дров может не быть вообще, так как охрана едет отдельно.

– И что делать нам? – я особо надавил на последнее слово.

– На самый верх не пробиться, – зачастил Михаил Федорович.

– Вернее, вы, конечно, пролезете, но без дружков-подручных выстоять шансов нет, выбросят. Вниз опасно, замерзнем насмерть. Так что штурмуем среднюю полку, как Вильгельм Англию. И, разумеется, поближе к середке!

– Yes, sir! – отрапортовал я в ответ, берясь на поручень. – Просто держитесь за мной, и как можно ближе.

– А вы знаете, Алексей, – неожиданно донеслось мне в спину, – всего четыре года назад я ехал в СССР первым классом. Проклятые сменовеховцы,[116] ну как же я мог им поверить?! Ведь последние деньги собрал, помилуйте, каким же еще классом нужно ехать в потерянный рай? А теперь я снова еду в рай. Только не в первом классе и не в социалистический. Но все-таки интересно, есть ли рай на самом деле?

Услышать его маленькую речь я успел, а вот осознал ее лишь много позже. Не удивительно: за узкой дверью начинался филиал ада. Окна со стороны узкого прохода оказались наглухо забиты, и в вонючей полутьме, на сбитых из горбыля глубоких, метра на два нарах, от пола до потолка кипел натуральный Мальмстрём из тел. Обвешанные тряпьем, котомками и баулами люди с яростной руганью и криками атаковали давно занятые верхние ярусы, более удачливые, успевшие захватить место, полусидя отбивались ногами, мелькали тела, падали вещи, звенели чайники и какие-то кастрюли.

Пользуясь ростом, молодостью и отсутствием багажа, я прикрыл лицо локтем и тараном врезался в людское месиво. Десяток шагов вперед, и вот он, миг удачи: пара небольших шараг пытается при помощи костяшек кулаков обосновать право на соблазнительный кусочек пространства. Вмешиваться в их противостояние – сущее безумие, зато… Выбрав чуть в стороне узкий просвет между телами, я с разбега нырнул в него с криком, который едва ли кто-то услышал:

– А ну, подвинься, промеж вас на троих места хватит!

Недавний собеседник явно видал и не такое: он понял идею без подсказки и повторил мой прием, стараясь вслед за мной оттеснить, сдвинуть несколько человек вбок, как раз на спорный в данный момент, а потому свободный участок досок.

Маневр удался. Дородный господин, не иначе бывший поп, не выдержал напора и с злым утробным рыком перекатился на своего соседа, тот в свою очередь подался, и вот мы на месте – и как удачно, прямо напротив окна. Михаил Федорович ворчит: – «Как бы не поморозиться, нужно непременно добыть тряпку», – ведь стекла нет и в помине, но мне уже не до того: прильнув лицом к мощным, зато не слишком частым прутьям решетки, я уставился на жалкое подобие перрона.

Оказалось, мы прошли в числе первых, то есть погрузка и не думала прекращаться. Создавалось впечатление, что в полдюжины жалких деревянных коробчонок конвоиры решили запихать половину города! Граждане заключенные шли мимо моего окошечка в священнических рясах, скромных пальто, шикарных шубах, армяках и парадной военной форме, бритые, заросшие по самые брови щетиной, в очках и без оных, старики, молодые. Скоро я перестал отличать их одного от другого, в память отпечатывались только из ряда вон выходящие случаи. Например, один юноша шествовал сквозь мороз, завернутый в одно лишь рваное одеяло, его по-страусинному худые голые ноги гордо торчали из огромных валенок с обрезанными голенищами. Каков у подобных неудачников шанс вырваться из концлагеря? Хотя, о чем это я? Достаточно прикинуть их шанс туда добраться сквозь неделю вагонной стужи!

Немного погодя пришло время для следующей забавы. Под свист, хохот и скабрезные насмешки зеков конвой подал контингент для женского вагона, оказывается, тут есть и такой. Хотя смотреть, даже несмотря на более чем годичное отсутствие присутствия, абсолютно не на что. Вневозрастные тетки, обмотанные платками почище чем паранджой, или разбитные бабенки второй, а то и третьей свежести, но… Где отец вот этой совсем молоденькой девочки!? Офицер ли царской армии, уже ликвидированный как класс, священник ли, уже таскающий бревна в ледяной воде Белого моря, меньшевик ли, замешанный в шпионаже и ликвидирующий свою революционную веру в камере какого-нибудь страшного томского, екатеринославского или суздальского изолятора?

Неподходящая по сезону, но добротная, явно когда-то дорогая и стильная одежда сразу выделяла ее толпы. В руках пусто, нет сумки, а значит, нет ничего, даже выданного на дорогу пайка, ведь, в отличие от меня, она не могла разломать хлеб, чтобы засунуть куски в поддетый под пальто рюкзачок да многочисленные карманы куртки и штанов. На лице ни кровинки, только разводы грязи и бессильный близорукий прищур глаз.

– Маша! – непонятно как, но в из всей кучи звуков я не только услышал пронзительно-удивленный голос, но и умудрился приметить в толпе провожающих парня-ровесника в высокой гимназической фуражке.

«Вот же дебил!», – мелькнула мысль. Пока есть силы, пока на воле, вывернись наизнанку, заработай, да хоть укради, наконец, но найди денег на передачу, сам привези на Соловки еду и вещи, спаси ее! Скрипнули зубы…

Многомудрый Михаил Федорович как будто прочитал мои мысли:

– Ему ей не помочь. Уже не помочь. Поздно. Господи, спаси и сохрани! Дай ей легкую смерть… Сегодня же ночью!

Можно понять, когда в бой или на каторгу идут парни. Можно понять извечную женскую долю ждать, надеяться и верить. Но почему тут наоборот? Как он ее не уберег? И черт же возьми, откуда в моих глазах появились льдинки?!