Дурман для зверя - Галина Чередий

— Дурой ты будешь, если продолжишь бросать вызов такому мужчине, как он, а твой нынешний облик он и есть.

Может ли это быть правдой? Я такая, как сейчас, непонятно чем цепляю этого похотливого зверя, а причеши-прилижи, и все исчезнет, как бабка пошептала? И тогда… свобода?

— Что будет со мной, если я откажусь?

— Не правильнее ли спросить, что будет с твоими друзьями? — тетка как будто искренне грустно улыбнулась, развернулась и молча вышла.

Целый час я металась по квартире, гоняя в голове все ее слова и пытаясь принять правильное решение. А потом внезапно успокоилась. Да хер с тобой, золотая рыбка! Хочешь поиграть в куклы — да играйся! Надо тебе для этого мое тело — да возьми, бога ради! Все равно уже взял. Даже такую вот — немытую, небритую, что называется. Позволю тебе и этой твоей церберше намазать меня, накрасить, или что вы там себе напридумали. Лишь бы парни были целы и здоровы. А уже выбраться я смогу. Сам наиграешься и отпустишь. Любая кукла однажды наскучит. А нет — так рано или поздно все равно сбегу. Сама сбегу и ушлепков этих малолетних увезу. Подальше от тебя и твоих чокнутых заморочек!

Ровно через час ключ в замке входной двери снова провернулся.

— Я готова, но при одном условии, — выпалила я, пока решимость не покинула. — Сперва я должна увидеться с парнями. И это не обсуждается.

— Не вопрос, — пожала плечами женщина. — Вот дверь, выходи, поезжай домой и жди повестку в суд в качестве свидетеля. Там и повидаешься. Месяца через три-четыре, может, полгода, год. Сейчас про мелких хулиганов порой забывают. И они сидят в СИЗО несколько месяцев, прежде чем их вызовут к следователю. Только и здесь ты тогда не нужна будешь.

— Но я не могу… — Голос предательски дрогнул, и бессильные слезы невольно полились из глаз.

— Можешь. Ты многое можешь, девочка. Если уберешь сейчас эмоции и включишь мозг. Тебе нужна индульгенция? За якобы грех, который ты вот-вот совершишь?

— Что? — я вытаращила глаза, не понимая, что имеет в виду эта странная баба.

— Кхм, ладно. Проехали. Тебе надо удостовериться, что с твоими пацанами все в порядке?

Я молча закивала головой, не в силах объяснить ей, что мальчишки — какими бы придурками они ни были — моя семья. Ради этой семьи я готова пожертвовать собой, своим телом, своей свободой и своим чувством достоинства. Но только если им ничего не сделают.

— Ты же помнишь, что Захар Александрович запретил тебе разговаривать с ними?

— Помню.

— Ты обещаешь молчать?

— Молчать когда?

— Когда я позвоню твоему Карасю…

— Сазану.

— Хорошо, Сазану. Так вот, ты будешь молчать, пока я буду разговаривать с Сазаном.

— С Савелием.

— Хм… Имечко, — проворчала она, задумываясь. — Какие там у нас инициалы… Диктуй номер.

Тетка достала навороченный телефон и нажала кнопку вызова. Серафима — так, кажется, зовут эту дылду? — нажала громкую связь и хорошо поставленным голосом произнесла:

— Сазанов С.В.?

— Да, — Сазан звучал хрипло, но довольно бодро. Да и ответил очень быстро.

— Здравствуйте. Это беспокоит банк «Закрытие», специалист кредитного отдела Марина Светлова. Беспокою вас в связи с неуплатой последнего платежа по кредиту.

— Какому, на хрен, кредиту? Я ничего у вас не брал! — Друг явно волновался, но звучащие фоном голоса Мелкого и Шмеля успокоили меня. Значит, они все вместе, телефон у Сазана не отобрали. Может, их действительно отпустили?

Сердце тоскливо сжалось от желания увидеть этих раздолбаев.

— Ну как же, 10 июня этого года вы оформили кредит на покупку машины…

— Какая, на фиг, машина? Вы что? Я в это время вообще в городе не был!

— Успокойтесь. Давайте еще раз проверим. Сазанов Сергей Владимирович…

— Никакой я не Сергей. Я Савелий Васильевич!

— Ох, простите, инициалы совпадают. Очевидно, произошла какая-то ошибка.

— Ошибка у них! Чуть заикой не сделали! Совсем уже охренели. Пацаны, прикиньте, они меня…

Серафима нажала отбой.

— Ну что, удостоверилась?

Облегчение и одновременная полная решительная обреченность — вот что я почувствовала.

— Спасибо, — выдохнула, порывисто вытерев глаза. — И да. Я согласна.

— На что?

— На все. Мне без разницы.

Потому что в самом деле плевать. Я ведь тут просто, считай, затаюсь, пережидая дерьмо и выискивая способ освободиться, а что там происходить будет… Не на куски же резать станут.

— Ну что ж. Тогда приступим.

И она, сука, приступила.

Папашка меня поколачивал. Ну, если не успевала увернуться. Иногда бывало, что ремнем умудрялся перетянуть, хворостиной попадало, да и просто рукой. Поэтому что такое боль, я знала с детства. Но, мать его ети! То была боль, от которой ты имеешь право убежать, скрыться, защититься от нее хоть как-то.

То, что творила со мной Серафима несколько бесконечных, превратившихся в сплошную череду изощренных издевательств дней, называлось модным словом СПА-процедуры. И при этом я была связана крепче, чем отцовским ремнем, — собственным словом. Так что все, что мне оставалось, глубоко дышать, изредка орать, материться, судорожно расцарапывать простыни и, когда становилось совсем уж невмоготу, тупо реветь. По-детски, со всхлипами и завываниями, пуская слюни и сопли. Серафима на это реагировала… да никак не реагировала, только подавала периодически салфетки, чтобы высморкаться и отдавала команды:

— Расслабься.

— Вдохни поглубже.

— Выдохни.

— Закрой глаза.

— Повернись.

— Разведи ноги. Не зажимайся. Я не гинеколог, внутрь не полезу, а вот зону бикини надо привести в порядок.

— Расслабь булки. Не зажимайся ты так, это просто палец с вазелином, сейчас введу шланг. Расслабься. Вот так, молодец. Когда почувствуешь распирание, скажи, включу отсос воды.

— Приготовься, сейчас будет немножко больно.

— Повернись на бочок, вот так, молодец. Ножку согни. И не заваливайся, мне доступ вот к этой мышце нужен.

Она крутила меня, как безвольную куклу, массировала, продавливала какие-то жутко болючие точки, хрустела моими позвонками так страшно, что у меня волосы становились дыбом, так и казалось, что она меня вот-вот сломает. Что-то грела, горячим обмазывала, заворачивала, разворачивала, снова мяла, потом мыла под душем, удаляла волосы на всем теле совершенно варварскими способами, от которых слезы лились градом, делала процедуры такие, которые стыдно даже вслух произнести, а не то что описать их в деталях. И не стеснялась рассматривать мое тело в мельчайших подробностях, комментируя при этом: