Однажды, в давние времена… - Сиратори Каору

вокруг неё в штабель складываются. Поверь, я таких девиц навидалась… — в Катином голосе совершенно явственно сквозила неприязнь. — А так она и забыла уже обо всём.

Андрей уставился на неё в изумлении.

— Катька, ты… ревнуешь?

— Вовсе нет! С чего ты вообще такую глупость взял? — раздражённо отрезала она.

— Мне показалось…

— Ну а хоть бы даже и так, — сразу же сменила она тон на шутливо-примирительный, — у меня на то хоть основания есть. В отличие от некоторых, которые честной девушке сцену устраивают за то лишь, что её потанцевать пригласили. На свиданку со мной пришёл, а ушёл с этой… — она скорчила рожицу и высунула язык, — выдрой.

— Ну какая ж она выдра, — в тон ей съехидничал Андрей, — когда за ней полкласса бегает?

— Так это в вашем классе просто вкуса ни у кого нет. Кроме тебя, разумеется, — она обвила его шею руками.

— Кать, — поцеловал он её в губы, — а правда, чего это тебя вдруг в лес понесло ни с того ни сего?

— Ну сказала же, грибы собирать, — она тоже поцеловала его в ответ. — Не отвлекайся.

— Катюша! Сколько ж это я тебя не видела-то? — Любовь Саввична опять заперла дверь общежития и, прихрамывая на левую ногу, заковыляла назад в комнату.

— Не помню, тёть Люб, месяца четыре, наверное.

— Смотри, да ты загорела — и как хорошо! Ну прям писаная красавица, лучше прежнего.

— Спасибо, тётя Люба. На море была, на Кавказе. Несколько дней только, как вернулась.

— На море — это ты умница. А что, «дикарём» — аль путёвку где достала?

— В школе выиграла. Бесплатную, от профсоюза.

— Так совсем же замечательно! Да ты погоди, я сейчас на кухню сбегаю, чайку нам с тобой поставлю.

— Ой, ну чего вам самой ходить, — Катя схватила стоящий в стенном шкафу алюминиевый чайник, — я сейчас, мигом. У вас какая кухня открыта, ближняя на втором этаже?

Жила Любовь Саввична там же, где и работала: в общежитии ей выделили служебную квартиру — если так можно было назвать стандартную комнату на четверых, куда в дополнение к инвентарной мебели она поставила ещё старый диван, комод и крохотный холодильник.

— Только вижу я, не просто так ты ко мне заглянула, — с добродушной хитринкой в глазах взглянула она на Катю, когда они уселись за стол. — Случилось у тебя что? Ну, рассказывай, золотко.

— Да уж случилось, тётя Люба… Ох, случилось…

— Нашла себе кого-то? — догадалось та.

— Нашла… — подтвердила, вздохнув, гостья.

— Ну а чего ж смурная такая? Радость же. На курорте познакомились?

— Нет… Или да…

— Странно ты как-то говоришь. Ну да ладно, что за беда-то у тебя? Нешто женатый оказался, стервец?

— Да нет, совсем не то. Не женатый он… Хуже.

— А куда ж тут хуже-то может быть? Иль судимый? — она хлопнула себя ладонями по бокам. — На поселении?

— Да нет же, нет. Всё у него в порядке. Молодой только слишком.

— Ну, молодой — не старый. Ты ведь и сама-то — девчушка совсем. Для тебя шибко молодого, это ещё поискать надо. Так сколько ж годков сорванцу этому стукнуло?

— Семнадцать… В сентябре будет.

— Семнадцать… — Выглядела тётя Люба не сказать чтоб шокированной, но сильно озадаченной. — Как же это тебя угораздило-то, солнышко моё?.. — И, подумав немного, философски закончила: — Ну уж, что сталось, то сталось. Стало быть.

— Только это ещё не всё… — опять вздохнула Катя.

— А что ж ещё-то?

— Да ученик он мой. В десятый класс перешёл.

На это Любовь Саввична не нашлась сразу, что сказать, и лишь покачала в задумчивости головой.

— Ну, что сталось, то сталось… — повторила она наконец. — Скажи только, любишь его?

— Люблю…

— А он тебя?

— Тоже…

— Ну так, значит, и хорошо всё. Главное, чтоб любовь была. И не упустить её. А я помолюсь о вас нынче. И на пречистую свечку богородице поставлю. Знаешь, как говорят: пришла пречистая — сватов несёт нечистая… Погоди-погоди… Да ты ж родилась на пречистую! Лучшего знамения и не придумаешь.

— Ой, тётя Люба, — Катя махнула на неё рукой и рассмеялась, — за нас свечки без толку ставить: мы ж комсомольцы оба.

— А это не важно. Бог, он всех любит, а вас, может, ещё и поболе — потому как заблудшие. Я ведь тоже когда-то комсомолкой была, да ещё какой! Ну, я тебе рассказывала… Но не за тем ведь ты пришла, чтобы совета у тёти Любы спросить. Всё ты уже сама решила. Водить его к себе не можешь — так?

— Так, — вид у Кати был как у признающей вину, но не раскаявшейся грешницы.

— Ну и правильно, что пришла. Учти только, это ненадолго совсем, до заезда. В начале года у меня не то что комнат, раскладушек свободных нет. А заезд у меня… — она взяла с комода карманный календарик и надела очки, — в понедельник, двадцать пятого. И белья у меня сейчас нету — это уж ты сама.

— Ой, спасибо, тёть Люб, огромное-преогромное, — Катя вскочила и обняла её за шею. И немного лицемерно побеспокоилась: — А вам за это точно ничего не будет?

— Да что мне может быть, какой за мной надзор? А в декабре ж и вообще на пенсию выхожу.

— Как, на пенсию? Вам же ещё — сколько — пятьдесят всего только будет? Я ничего не путаю?

— Ох, а ты ж не знаешь ещё! Вот на днях только письмо пришло, инвалидность мне оформили, по ранению. К тридцатилетию-то комсомольцы ваши всех ветеранов проведали, и в стенгазете на Девятое про меня заметка была. «Забытые герои» — во как! Так после неё сам Ефим Сидорыч за меня в обком ходил требовать, кулаком по столу стукнул. Может даже, сказал, медаль мне дадут, но это, предупредил, не гарантировано.

Весной сорок второго шестнадцатилетняя Любашка шла с донесением в партизанский штаб, а наткнулась прямиком на фашистский патруль. Скатилась с простреленной ногой в заросший колючим кустарником овраг, тем и спаслась. И потом уже только узнала, что отряд их попал в окружение, живым никто не ушёл. Немцы тогда к приезду Гитлера готовились… Так и осталась в результате с одной лишь пометкой в графе о «пребывании». У каждого, видать, свои сомнительные эльфы…

— Правда?! — Катя радостно обняла её ещё раз. — Поздравляю! Кто ж ещё заслужил, если не вы… Только с жильём-то у вас как сейчас будет? Тёть Люб, а давайте, я вас к себе пропишу. У меня ж места — девать некуда.

— Спасибо, золотце. К Гришеньке я еду, в Новочеркасск. Он давно уж меня к себе