Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Различные виды разбазаривания были обычными способами самораскулачивания. Опасаясь, что их причислят к кулакам, крестьяне уничтожали или распродавали свою собственность. Посевные площади сокращали, а сельскохозяйственный инвентарь выставляли на продажу. В Астрахани окружная комиссия по вопросам раскулачивания сообщала, что крестьяне в целях самораскулачивания использовали даже почту, в массовом порядке пересылая наличные деньги и различные товары своим друзьям и родственникам в другие районы страны{384}. Иногда кулаки пытались продать свои хозяйства целиком, хотя продажа земли считалась незаконной и была прямым нарушением закона о национализации земли. Поэтому обычная уловка состояла в том, чтобы продать (легально) дом и другие строения на земельном участке, что на самом деле означало продажу всего хозяйства. Иногда продажа земли осуществлялась под предлогом долгосрочной сдачи в аренду{385}. Несмотря на то что в действительности в то время сложно было найти покупателя, в советских юридических журналах можно обнаружить некоторые доказательства того, что в 1920-е гг. количество нелегальных сделок по продаже земли возросло{386}. В исследовании 633 случаев нелегальной продажи, сдачи в аренду и обмена земли в 1929 г. сообщалось, что 12,5% этих сделок напрямую связаны с попытками ослабить налоговое бремя кулацких хозяйств{387}. Так, в конце 1929 г. в Ржаксинском районе Тамбовского округа Центрально-Черноземной области несколько кулаков продали свои дома с разрешения райисполкома; одна семья продала дом за 7 500 руб., другая за 4 500, из них 1 000 руб. была изъята исполкомом в качестве «штрафа». В.Б. Инисольском районе Сталинского округа на Нижней Волге райисполком сам выплатил 4 500 руб. одной из кулацких семей за ее дом. По официальным данным, в других районах также были зафиксированы случаи покупки колхозами у кулаков домов и других строений{388}.[43] Представляется практически невозможным оценить точное число сделок по продаже земли, так как они обычно совершались под видом продажи собственности (домов и т. д.) и в основном являлись нелегальными. Без сомнения, многие крестьяне пытались таким образом покинуть деревню, пока это еще можно было сделать, не разорившись полностью.

Другая форма самораскулачивания, или самораскулачивания «наполовину», — разделение семейного хозяйства. Разделы хозяйства были уловкой, направленной на уменьшение его экономической значимости или, по крайней мере, на сохранение какой-то его части или семьи путем распределения имущества между сыновьями. Случаи таких разделов зарегистрированы уже в 1928–1929 гг. во время проведения налоговых кампаний; многие из них совершались лишь на бумаге, дабы избежать уплаты налогов{389}. Информацию о разделах очень сложно найти, но можно предположить, что многие семьи пытались произвести их, однако получали отказ со стороны местных властей. Так, в конце января 1930 г. суд Центрально-Черноземной области постановил немедленно прекратить регистрацию крестьянских разделов{390}. Тем не менее в это время были зарегистрированы случаи разделов в Ленинградской области и на Северном Кавказе{391}. История раздела семьи Анухиных в какой-то степени показательна в качестве примера использования раздела как уловки. В 1930 г. эта семья была раскулачена и депортирована. Однако до этого ей удалось разделить хозяйство и сохранить его небольшую часть для одного из сыновей и его семьи. На какое-то время сын был спасен от участи родителей, и ему даже удалось к 1931 г. вступить в колхоз, где он получил должность завхоза. Сын никогда не переставал самоотверженно бороться за возвращение своих родных, в результате чего в 1934 г. был обвинен в саботаже и получил 20 лет тюремного заключения{392}.[44] В начале 1931 г. ОПТУ сообщало, что во многих районах страны продолжается практика фиктивных разделов, когда кулаки разделяют свое хозяйство между родственниками и друзьями «на время»{393}. К тому времени самым распространенным способом самораскулачивания стал побег — способ, к которому издревле прибегали крестьяне, сталкиваясь с угрозой репрессий. Крестьяне, признанные кулаками, бежали до, во время и после государственной кампании по раскулачиванию. Большинство покинуло деревню в самом ее начале{394}. Некоторые сбегали после экспроприации имущества, но до того, как их успевали депортировать. В тех же случаях, когда кулаки не подлежали депортации, они бежали, чтобы спастись от разорения из-за непомерных налогов. Самораскулачившиеся, которых насчитывалось около миллиона, обычно сливались с массой крестьян, мигрировавших в города в период первой пятилетки. Только в период сплошной коллективизации около 9,5 млн. крестьян переехали на постоянное жительство в город, большинство из них (83%) составляли молодые трудоспособные мужчины{395}.[45] На Средней Волге примерно 1/5 (или почти 6 тыс.) кулаков сбежали во время раскулачивания{396}. В Западной области сообщалось, что кулаки бегут на восток (в Москву, на Урал, в Сибирь), продавая свое имущество, оставляя его друзьям или родственникам либо просто бросая. В Великолукском округе сбежали 50 кулаков, стоявших в списках ОГПУ на раскулачивание{397}. Согласно данным по 17 округам Сибири, в конце 1929 — начале 1930 г. бежали 3 600 кулацких семей и 4 600 кулаков-одиночек. В одном только Омском округе за январь-март 1930 г. сбежали 1 000 кулаков. По данным по 13 сибирским округам, за первые 3 месяца 1930 г. в города перебрались 4 900 кулаков{398}. ОГПУ сообщало о постоянном оттоке кулаков из сельской местности на Северном Кавказе, особенно с Кубани{399}. В отчете Наркомата земледелия в апреле 1930 г. сообщалось, что в Затабольском районе Кустанайского округа Казахстана наблюдается массовое бегство крестьян, причем некоторые деревни покинуло до 40% жителей{400}. В период с мая 1929 по февраль 1930 г. 127 из 548 крестьянских семей оставили деревню Солоновка Волчихинского района Славгородского округа в Сибири из страха перед государственными репрессиями{401}. В начале 1930 г. в отчете по Московской области содержались тревожные сообщения об исчезновении глав кулацких хозяйств. По словам автора отчета, члены семей скрывшихся крестьян на расспросы о главе хозяйства отвечали просто и непринужденно: «Куда-то вышел»{402}.