Отдай мне мужа! - Светлана Демидова

– Да, вы правы, – выдохнула я. – Я действительно хотела найти этот контейнер. Но, судя по всему, вы нашли его раньше меня.

– Да, это так… Хотя на ампуле нет названия, я предположил, что это яд. И, думаю, поскольку вы в курсе того, что господин Панкин собирался шагнуть под чью-нибудь машину, вряд ли яд предназначался для него. Вы кого-то отравили вместе со своим любовником? Вы ведь любовники?

– Вы забыли добавить «не так ли?», – сказала я и усмехнулась.

– Не по-о-онял… – протянул Вишневский.

– Ладно, это не важно, – отмахнулась я. – Мы с Германом действительно любовники… то есть… были любовниками. И яд… Да… Он предназначался для одного человека… Бу… то есть Герман придумал – спровоцировать ДТП. Я отговаривала, поскольку считала, что очень опасно – специально лезть под машину, но он настаивал именно на этом.

– Почему?

Я посмотрела на журналиста. У него было хорошее лицо, но какое-то слишком честное, что ли. Люди с такими лицами, как правило, неисправимые романтики и Дон Кихоты. Борются с мельницами и ничего не имеют от этой борьбы. Такие люди даже чем-то похоже друг на друга. Наверно, беспорочным выражением лица. Он, видимо, такой же фанат своей профессии, как Иконников – хирургии. Но Дмитрий, кроме того, что замечательный врач, еще и неплохой бизнесмен, иначе не открыл бы своей клиники. Этот Вишневский, скорее всего, ничего не смыслит в бизнесе или, чтобы не признаваться себе и окружающим в том, что не способен организовать собственное дело, объясняет свою неспособность презрением: бизнес – подлое и грязное дело. Как же мне жаль таких, как он. Впрочем, может, я смогла бы в такого влюбиться. По-настоящему. Без всякого расчета. Хотя… такие мужчины сами влюбляются раз и навсегда. У него на правой руке блестит кольцо. Это означает, что он занят. И никогда не изменит своей жене. Да, мое подсознание опять вытолкнуло слово «никогда». Относительно журналиста оно означает лишь констатацию факта: он всегда будет любить только одну женщину, свою жену.

– Герман был уверен, что все рассчитает правильно и не сможет серьезно пострадать при столкновении с машиной, – ответила я. – Он сказал, что выберет регулируемый и хорошо освещенный перекресток и такого водителя, на которого в этом смысле можно понадеяться. Он неплохой психолог, Герман… То есть был им…

Журналист покусал нижнюю губу в раздумье, а потом сказал:

– Да, пожалуй, он действительно все рассчитал правильно. Я не мог бы нанести ему никаких увечий. Он мог получить только ушиб при падении, да и то, если бы специально не стал удерживаться на ногах. Произошло непредвиденное. Он не мог предположить, что зацепится за бордюр…

Я кивнула, соглашаясь с ним:

– Да, кроме точно рассчитанного, существует еще такая коварная штука, как случайность… Ее учесть невозможно. Герману казалось, что он придумал самое замечательное алиби. Он будет зарегистрирован дорожной службой как участник ДТП практически в тот самый момент, когда… Словом, его не заподозрили бы…

– А если бы Герман все-таки пострадал? На дороге было мокро, скользко. Даже опытный водитель мог не рассчитать пробег машины!

– Он готов был немного пострадать. Попросил бы отвезти его в клинику друга. У нас, знаете ли, есть друг – отличный хирург… Он не раз собирал людей после аварий чуть ли не по частям, но, как я уже сказала, Герман был уверен, что даже в случае неудачи отделается лишь легкими ранениями. У нас с ним было разработано два плана. Если бы он почти совсем не пострадал, то после составления протокола поехал бы в гостиницу, где мы договорились встретиться. План «Б» предполагал, что ему придется на некоторое время задержаться в клинике нашего знакомого доктора. После того как там зафиксировали бы его обращение, сделали бы рентген и прочее, Герман собирался вернуться… не важно куда… Он бы вернулся и положил рядом… с-с-с… трупом ампулу с пилкой. Будто бы человек сам, понимаете? – Журналист кивнул. – А потом Герман бы сам и вызвал полицию… Будто бы пришел, а человек уже мертв…

– А как же ампула? На ней же должны быть отпечатки… ну… жертвы…

– О! Вы напрасно беспокоитесь! На ампуле есть отпечатки жертвы! Она, жертва, не так давно помогала Герману собирать ампулы с пола… то есть с мягкого ковра, на котором они не могли разбиться при падении.

– Собирала ампулы с ядом?! – ужаснулся Вишневский.

Я нетерпеливо тряхнула головой и сказала:

– Конечно же, нет! Где бы набрать столько яда? Герман не так давно проходил курс лечения, делал уколы. Вот и рассыпал оставшиеся ампулы… будто случайно, а среди них была та самая, роковая… Ну а… жертва… она подняла. Вам ясно? Мы хорошо подготовились.

Журналист хмыкнул, немного помолчал, а потом опять задал вопрос:

– Ну, хорошо, допустим, он считал, что для себя везде соломки подстелил! А вы? А как же вы?

– Я? А что я? Со мной тоже все должно быть в порядке… да… Герман уговорил жену праздновать встречу Нового года втроем… и…

– Втроем? – перебил меня журналист. – Это начало каких-то новых традиций – приглашать любовниц праздновать Новый год вместе с женами!

– Я не только его любовница. Я сестра его жены.

Вишневский присвистнул.

– Сводная, – уточнила я. – По отцу.

– И что, она ни о чем не догадывалась?

– Догадывалась, но… Словом, Герман пригласил меня специально, чтобы спровоцировать скандал. Чтобы он мог уйти на пике этого скандала. Чтобы я ушла… И чтобы домработница видела, как я ухожу. И чтобы консьерж видел. Я даже намеренно задержалась возле его окошка, поговорила по телефону с приятельницей…

– То есть вас тоже видели несколько человек: и Ева, и домработница, и консьерж, и могли бы подтвердить ваше алиби, так?

– Ева? – удивилась я, но тут же сообразила, что журналист еще не понял, кто должен умереть. Что ж, так даже лучше. И я поторопилась сказать: – Да, вы все поняли правильно…

– А как же сообщение? – не унимался Вишневский. – Оно пришло в такое время, когда господин Панкин был уже мертв. Надо сказать, что я обрадовался, когда его увидел. Подумал, что человек все-таки выжил, снова поехал в полицию, потом в морг… Но… Это вы послали сообщение?

Я вспомнила, как Бусь убеждал меня в том, что может случиться непредвиденное, и он ни на минуту не останется один (полиция, друг-доктор), а сообщение нужно отправить пораньше, чтобы еще более взвинтить нервы Евы. Из осторожности, конечно, следовало именно мне взять на себя сообщение.

– Да, я… – Я согласно кивнула, и тут меня вдруг осенило и пробрала настоящая дрожь. – Вы-то откуда знаете про сообщение? И вообще… про все? Как вы оказались возле машины Германа? Почему вы за мной следили? Как вы меня здесь нашли? Я не понимаю!

– Я специально за вами не следил! Откуда мне было знать, что это надо делать? Я просто хотел осмотреть «Вольво»… А тут вы… Я поехал за вами, когда вы сели в машину Панкина. В тот момент я действительно решил проследить за вами. Когда вы вернули машину туда, где ее оставил Герман, я снова осмотрел ее и увидел на стекле все, что нужно.