Эшафот забвения - Виктория Платова

Через полтора часа появился Кравчук – только для того, чтобыпринести неутешительные сведения: ни в одну из больниц, ни в один из морговАлександрова не поступала. Он попросил группу не покидать пределы “Мосфильма” ине напиваться вдрызг. При этом художник-постановщик Вован Трапезниковиронически хмыкнул, а нос оператора-постановщика Сереги Волошко застенчивопокраснел.

Смена прошла впустую, и ошалевшие от безделья люди устроилив ее финале грандиозную попойку. Я отказалась принимать в ней участие и всопровождении Митяя отправилась на поиски Братны. Он сидел в комнате группы иобрабатывал очередного бундеса (по непонятным причинам Братны особеннонеотразимо действовал на добропорядочных, далеких от распутства руководителейкрупных немецких фирм, которые давали ему деньги на кино). Судя по всему, делошло гладко: на лице Братны сияла улыбка.

– Подожди, Ева, я сейчас закончу. Расправившись снемцем, Братны зазвал меня в комнату. Судя по всему, он был в отличномрасположении духа.

– У тебя, я смотрю, хорошее настроение, – мрачносказала я.

– А что?

– Сияешь, как бычьи яйца.

– Выдоил из немчуры маленький кредитик под киношку… –сказал Братны и погасил улыбку. – А вообще ты права, ничего утешительного нет.Вот, актриса пропала, мать ее. Придется брать другую. Месяц работы псу подхвост.

Я смотрела на Анджея так, как будто видела его впервые. Мыбыли в комнате одни (Митяй остался за дверью) – зачем же ломать комедию?

– Ты с ума сошел, Анджей… Что ты говоришь? Мы ведь быливместе вчера ночью…

– Это еще не повод, чтобы жениться на тебе, – брякнулБратны, – извини, конечно.

– Что с Александровой?

– Ты разве не знаешь? Пропала старушка.

– Что вы сделали с трупом?

Брови Анджея удивленно приподнялись:

– С каким трупом?

– Ты прекрасно знаешь, с каким. Александрову убили.

– А ее убили? Откуда такие сведения? Я даже задохнуласьот его цинизма:

– Ты принимаешь меня за дуру?

– Не хочу даже говорить об этом. У меня сорвансъемочный период, это единственное, что я знаю.

– Я в этой ситуации страдаю больше всех…

– Если ты считаешь, что я буду покрывать…

– Конечно. Мы все заодно, цеховая солидарность, рукаруку моет, ты мне – я тебе. И не вздумай меня шантажировать. Я все равнооткуплюсь. И от своей ассистентки по актерам, и от всех остальных. А тебе можетне поздоровиться. – Даже угроза в его устах звучала элегантно, она бродилавокруг меня на мягких лапах и тыкалась мокрым носом в мои дрожащие от страха инегодования колени.

– Неужели ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? –бессильным голосом сказала я.

– А ты сомневаешься? Я ведь почти национальноедостояние, каннский триумфатор, русский стандарт, сумасшедший гений…

– Это правда. Ты сумасшедший.

– Мое слово против твоего. Сегодня в пять часов утра ялично – слышишь, лично! – посадил старуху в машину, и ее отвезли домой. Еевидели несколько человек: какая-то безумная ранняя пташка с собакой и дворничиха.А дворничихам всегда нужно доверять. – Братны хихикнул. – А в одиннадцать утра,когда она выходила из дому по своим старушечьим делам, ее видело втрое большенароду. Вот так. Вопросы есть?

– Что вы сделали с трупом?

– А никакого трупа не было. Я закрываю тему. Давай немучить друг друга давно разрешенными проблемами. У нас много работы – нужно ещенайти новую актрису. Я так подозреваю, что старая у нас больше не появится.

– Я думаю, ты будешь гореть в аду, Анджей Братны.

– Я думаю, ты составишь мне компанию. Я думаю, мынеплохо проведем там время. – Он откровенно издевался надо мной. – А теперьизвини, мне нужно утрясти кое-какие вопросы. Сделать пару конфиденциальныхзвонков.

Я с трудом поднялась со стула, в глазах покачивалась сераяпелена: я ожидала от Братны всего, чего угодно, только не такого откровенногоцинизма. Когда я уже взялась за ручку двери, голос Братны остановил меня:

– Ева!

Сейчас он одумается, я обернусь и увижу в его наглыхгипнотических глазах обыкновенный мальчишеский страх и обыкновенноемальчишеское раскаяние.

– Ева, тебя искал Кравчук. Переговори с ним,пожалуйста.

Я пулей выскочила в коридор, чувствуя, что в комнате мне нехватает воздуха. И сразу же попала в объятия Андрея Юрьевича.

– А я вас ищу, Ева, – радушно сказал Кравчук: вчерашнееночное “ты” уступило место вежливому “вы”, иначе и быть не может, этосоответствует моим седым волосам и выслуге лет. – Нужно обсудить кое-какиевопросы. Приглашаю вас на обед. Согласны?..

* * *

…Мы сидели в самой респектабельной кравчуковской вотчине –“Попугае Флобере” уже два часа. Видимо, специально для меня Кравчук разработалцелую программу. Первым номером в ней шел расслабляющий обед, который состоялиз блюд национальной грузинской кухни. Тихие вышколенные официанты, все, как наподбор, обладатели физиономий Джеймса Бонда при исполнении, не успевали менятьтарелки. Слушая Кравчука, я отстраненно думала о том, что такое меню привело быв восхищение моего погибшего Ивана, на четверть грузина (странное, почтимистическое, стечение обстоятельств – Братны был на четверть поляком). Ивана,единственного человека, которого я любила по-настоящему: чахохбили, сациви,шашлык, грузинский шпинат… Если бы он остался жив тогда, уйму лет назад, я небыла бы сейчас такой запутавшейся и одинокой. Усилием воли я заставила себя недумать об Иване и стала наблюдать за манипуляциями Кравчука: из плотныхсалфеток он быстро складывал фигурки зверушек: руки Кравчука завораживали также, как глаза Братны. Перед директором группы выстроилась уже целая шеренгабумажных тигров, жирафов, морских котиков: все салфеточные звери былиочаровательными альбиносами.

– Еще вина, Ева? Это, между прочим, настоящее“Цинандали”, такого нет нигде в Москве. Я привожу его из Грузии. А вы знаете,что все грузинские вина пронумерованы?

– Понятия не имею.

– “Цинандали”, например, – это номер 22. Забавно.

– Действительно, забавно.

– У вас нет никаких ассоциаций с номером 22? – Это былпровокационный вопрос. На дверях гримерки, в которой убили Александрову, былиименно эти цифры – 22.

– Никаких, – спокойно ответила я.

– Это хорошо. Я надеюсь, что эта комбинация цифрникогда больше не всплывет в вашей памяти.

– Ну, если вы настаиваете…. Из уважения к вам… Ясегодня же вычеркну из календаря все двадцать вторые числа каждого месяца. Хотясовершенно не понимаю, что вы имеете в виду.