Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти тенденции проявляются в так называемых постколониальных исследованиях, где обозначились течения, заявляющие о недостаточной компетентности для изучения таких вопросов у «представителей» «доминирующего порядка», что определяется этнической принадлежностью или соответствующей внешностью. Складывается, по сути, непримиримая оппозиция: с одной стороны – те, кто в любом случае не способен в полной мере оценить ущерб и пытается лишь сохранить целостность фасада, скрывающего в конечном счете узурпаторство, а с другой – те, кто методично действует, чтобы этот ущерб проявился и стала видна неизбывность различных скрытых форм колонизации, существующих до сих пор, притом что осознать их способны исключительно те, у кого память об этом впитана с молоком матери. С недавних пор – и особенно в университетской среде – такая позиция мешает устраивать конференции, показы фильмов, театральные представления[109] с участием тех, в ком так или иначе видят «официальный рупор» и потому отказывают в доверии в той мере, в какой их высказывания – особенно по самым чувствительным вопросам – принципиально ангажированы под влиянием множества норм, которыми, осознанно или нет, наполняются. Неприятие настолько резкое, что доходит до проведения «несмешанных» собраний сообщества, поскольку любое «стороннее» присутствие грозит нарушить своего рода «чистоту» дискуссии. Здесь мы имеем дело не с «антибелым расизмом», о котором часто говорят: такой подход не постулирует никаких предрассудков, утверждающих этническое превосходство, речь идет о «ненависти к порядку большинства», означающей отказ – возможно, бесповоротный – полагаться на этот порядок в надежде преодолеть несправедливости прошлого и настоящего.
Во всем, что принадлежит к общему, ныне видят источник злоупотребления. И всюду, где действует логика общего, предполагается ее изобличать, оспаривать, даже если это затрагивает главный для всех понятийный инструмент – язык. Во Франции показателен пример так называемого инклюзивного письма, которое, вслед за отказом от употребления he[110] для безличных форм в английском, должно скорректировать синтаксис, заданный приоритетом мужского рода. Есть попытки подогнать грамматику под бинарную структуру с помощью двойной флексии, чередования точек и тире по принципу компьютерного кода и прочих кое-как приспособленных «костылей», нарушающих единство и стройность целого. Идеи такой подгонки, иногда получающие признание, – свидетельство внезапного чувства вины у того/той/тех, кто спешит теперь спасти положение. Как будто язык, плод исторической седиментации, можно взять и топорно обтесать. Что ни говори, формальные приемы – отражение чувства вины и намерения всего за несколько лет, на скорую руку выправить систему, в которой веками довлел мужской род, причем сделать это так неуклюже и криво, что в самый раз только отмахиваться и насмехаться.
А ведь следовало бы поработать в двух направлениях – и развивать их в долгой перспективе. Для начала заняться реформированием, – углубленным, – наших языковых норм, привлекая для этого самых разных специалистов и представителей гражданского общества. Безусловно, такую стройку не развернуть по щелчку пальцев, потребовались бы усилия нескольких поколений. Затем стоит пересмотреть ряд вредных застойных классификаций: это снабдит их конкретными толкованиями и поможет прогрессивному и здоровому развитию нашего сознания. Увы, чем запускать долгосрочные проекты, мы предпочитаем положиться на более простые решения, специально кромсая язык из презрения к голосу большинства – в данном случае к приоритету мужского рода. Дело не в том, что стремительно распадается наша общая основа; точнее будет сказать, что ей придется стать предметом массированного разрушения – в том случае, если мы захотим наконец компенсировать обширный ущерб, который для начала должен получить конкретное выражение в непосредственной, зримой и живительной форме символа.
Еще один куда более забавный прием – эмодзи – возникает к началу 2010-х годов, когда появляются разнообразные изображения человечков – белых, чернокожих, смуглых, светловолосых, рыжих или скрывших лицо. Остается выбрать подходящий типаж – меню учитывает всех, как бы пользователь ни воспринимал свою принадлежность, хотя очередность установлена таким образом, что впереди оказываются «доминирующие» категории – по принципу «продолжаем кусать себя за хвост», ведь иначе понадобились бы механизмы случайного выбора, в которых неизбежно обнаружилась бы непоследовательность и доля безумия. Но ныне – время чувства вины. Чувство вины внезапно переполняет нас настолько, что заставляет действовать недолго думая, и еще усиливается из-за того, что мы хотим сохранить определенную идентификацию, но как будто в антагонизме с общей для всех почвой. Фактически осуществляется малозатратная кампания заискивания перед разными «конгрегациями», и основной ее недостаток в том, что обычно она избегает упорной работы, которую политической братии – особенно сейчас – следовало бы вести на ниве повседневной жизни ради более гармоничного соединения элементов общества. Так что мы свидетели весьма комичной победы символа над конкретным действием, – которое между тем только и способно менять к лучшему проживаемую реальность. Плюрализм, присущий любому обществу, отныне рассматривается как непримиримое клановое противостояние – в отличие от любых открытых и потенциально конструктивных связей с другими.
Именно эта предрасположенность некоторых так называемых прогрессистских политических партий к признанию многочисленных партикуляристских требований, по мнению Марка Лилла[111], незаметно отвлекла их от установки на содействие социальному сплочению, и теперь они, наоборот, что есть сил стараются удовлетворить инстинкт перетягивания одеяла на себя. Учитывая, что тенденция, судя по всему, обречена обостряться, это только усугубит прогрессирующую взаимную глухоту среди людей, готовых угождать лишь собственным взглядам и опасно расшатывающих демократическое здание, – первые признаки и следствия этой модели некогда были исследованы Ханной Арендт: «Публичное пространство, подобно общему нам миру, собирает людей и одновременно препятствует тому, чтобы мы, так сказать, спотыкались друг о друга. Что делает взаимоотношения в массовом обществе такими труднопереносимыми для всех участников, заключается по существу, во всяком случае прежде всего, не в самой по себе массовости; дело скорее в том, что мир тут утратил свою силу собирания, то есть разделения и связывания. Ситуация здесь приближается по своей жутковатости к спиритическому сеансу, на котором собравшаяся вокруг стола группа людей внезапно видит, что стол силою какой-то магии исчез из их среды, так что теперь два сидящих друг против друга лица ничем больше не разделены, но и ничем осязаемым больше не соединены»[112].
Решимость, с которой существующий запрос на исправление высказан отдельными группами в адрес коллективного целого, все настойчивее толкает их в наступление, чтобы
