Метро 2033. Дворец для рабов - Светлана Алексеевна Кузнецова

– Прошу! – сказал машинист, снял цепочку и склонился в шутовском поклоне, сорвав с головы кепку и почти подметя ею пол.

Удивительно, но Немчинов позволял своим людям даже худшие вольности и шутки, казалось, искренне развлекаясь за их счет. Впрочем, Тим за время болезни не сумел раскусить его. Ганзеец с такой быстротой менял маски и жонглировал темами, что голова шла кругом отнюдь не из-за одной лишь слабости. А еще он умел мастерски вовлечь в разговор и, не спрашивая прямо, выведать подробности, на основании которых делал выводы, чаще всего оказывающиеся правильными.

Пожалуй, перемахнуть через ограждение труда не составило бы. Тим мог сбежать, спрыгнув, когда дрезина замедлит ход в тоннеле – наверняка такое произойдет. Нырнуть в первое же попавшееся ответвление – только его и видели. Однако потому Немчинов и взял дюжих бойцов, выше Тима на полголовы, а в плечах шире раза в два.

– Садись, Тимур, – предложил… именно предложил, а не приказал Немчинов и первым запрыгнул в дрезину, проигнорировав ступеньку, расположенную под «дверцей» для вящего удобства пассажиров. Развалился вполоборота на переднем сиденье, разбросав руки по широкой спинке – такое положение позволяло ему одновременно смотреть вперед, переговариваться с машинистом и следить за остальными.

Тим не заставил себя ждать, но ступенькой воспользовался: показывать свою удаль он пока опасался – при напряжении мышц рана начинала неприятно ныть. Он уселся на кресло, расположенное по ходу движения, напротив главного своего пленителя. Справа и слева его немедленно подперли охранники – мимо не проскользнуть, а совершить сальто назад из положения сидя, использовав ограждение как опору для рук, и спрыгнуть на пути позади дрезины Тим не сумел бы, находясь и в гораздо лучшей физической форме, нежели теперь.

«Тогда-то меня и ослепят задней фарой, и пристрелят», – с каким-то странным злорадством подумал он, мельком отмечая очередную странность: отсутствие на дрезине дополнительного вооружения.

В общем-то он даже знал причину все сильнее разгорающейся злости на самого себя. Тим понимал, что носятся с ним лишь оттого, что Немчинов решил непременно вызнать местонахождение поселка. Следовало бежать, используя любую подвернувшуюся возможность. Но куда и как – оставалось неясным. А кроме того, Тим отдавал себе отчет в том, что бежать не особо и хочет. Ему давно не было настолько интересно. Еще никто не интриговал его так сильно. А главное, держащее в напряжении чувство опасности, словно он ходит по тонкому льду на едва-едва замерзшем болоте или по кромке высокого оврага, не оставляло ни на минуту. Лишь в юности, когда только-только начал ходить в патрули и пристрелил своего первого волкодлака, Тим испытывал подобный азарт.

– Удобно? – вежливо поинтересовался Немчинов, не скрывая самодовольной ухмылки.

– Вполне, – кивнул Тим, и дрезина тронулась.

Двигались с небольшими остановками: впереди шел несколько иначе сделанный транспорт аж с двумя прицепами. Вот он уж точно подходил под определение телеги с моторчиком и останавливался на каждой станции Кольца. Во время вынужденного ожидания Немчинов рассказывал о Содружестве, его законах, чем занимались жители, но все больше об архитектуре и прошлых, мирных, временах. Поначалу Тим даже заскучал, но ровно до того момента, как выехали на первую станцию, потом уже не отвлекался и смотрел во все глаза, а в уши ему вливался уверенный тихий и вместе с тем очень четко проговаривающий слова ироничный бас. Красивый все же у ганзейца был голос, способный увлечь, а уж рассказчиком он оказался и вовсе замечательным.

Немчинов выбрал маршрут против часовой стрелки: вниз от «Белорусской» – кольцевой – ажурной и какой-то домашней станции, залитой приятным беловатым светом, дочиста отмытой в отличие от «Маяковской». На ней царило оживление, вереницей перемещались грузчики с тюками за плечами, до слуха долетал многоголосый шум и звуки какого-то музыкального инструмента из разнообразного семейства струнных. Временами в перебор аккордов вплетался тонкий голос флейты.

– Какой-то праздник? – предположил Тим.

– Здесь всегда так, – ответил Немчинов. – Человек жив лишь наполовину, если не получает отдохновения для души. Не согласен?

– Отчего же? Вполне.

– Музыка – одно из таких отдохновений, как и книги, живопись, скульптура… Я давно заметил: там, где не хватает ярких красок, люди начинают чаще болеть и… если цитировать некоторых неумных руководителей, «разлагаться морально». Только в отличие от них я понимаю под этим вовсе не разврат или чрезмерное увлечение наркотическими веществами, к которым отношу и алкоголь. Совсем другое: потерю личности и индивидуальности, желаний и целей, то самое оскотинивание, которое ты, Тимур, упоминал недавно.

Тим покосился на своих конвоиров, стараясь сделать это как можно незаметнее.

– Да, – ответил Немчинов на его мысли, даже толком не успевшие прозвучать в голове. – Именно потому и не против.

«Краснопресненская» поражала темно-красным мрамором с белыми прожилками, идеально отбеленными сводами, висящими светильниками, барельефами и медальонами на пилонах.

– Первоначально они были белыми, но позже их перекрасили в темно-оливковый цвет, – заметив его интерес, сообщил Немчинов, а увидев, что Тим прищуривается, внимательнее разглядывая их, сказал: – Тема художественного оформления станции – революционное движение начала двадцатого века в Российской империи. Со стороны платформы пилоны украшены медальонами с барельефами, изображающими восходящее солнце, серп и молот.

Перед «Киевской» пришлось долго стоять в тоннеле, ожидая, пока шедшая впереди дрезина освободится от одних пассажиров и загрузится другими – суматошными, черноволосыми и усатыми, тащащими тюки порой больше самих себя. Здесь звенел, гремел, гомонил рынок. Повсюду висели белые полотнища с коричневым кругом – символом Содружества Кольцевых линий.

Проезжали неспешно, позволяя полюбоваться. Тим думал, что, должно быть, это самая зажиточная станция Кольца. Бедняков здесь, казалось, не было вовсе. Все гражданские одеты с шиком, а военные красуются в новом сером камуфляже, держа в руках «калаши» двенадцатого года выпуска.

– Эй, брат! – некто, не попавший на прошедшую несколькими минутами ранее дрезину, отчаянно махал руками, старательно обращая на себя внимание Немчинова. – Брат, подвези, до зарезу надо! Пятикратную таксу плачу. Нэт! Дэсятикратную! – У него был странноватый акцент, из-за которого создавалось ощущение, будто челнок путает гласные, а твердый согласный звук «Л» он произносил как мягкий.

– Мест нет, – бросил ему машинист.

– Вай, брат! Зачем обманываешь, слюшай? Я же вижу!.. Есть места!

Тим вздохнул. Немчинов улыбнулся уголками губ. Конвоиры остались безучастны к происходящему.

Дальнейшим просьбам было не суждено излиться из уст предприимчивого, но глупого челнока, посмевшего совать деньги самому Олегу Николаевичу Немчинову. К нему подошел военный и принялся что-то быстро говорить. Челнок, впрочем, от него не отставал, тараторя почище пулемета, а для пущего эффекта отчаянно жестикулируя, пару раз чудом не заехав военному в глаз.