Арена - Никки Каллен

В день своего пятнадцатилетия Макс получил от бабушки красивый блокнот — тяжёлый, толстый, размером с семейную Библию, в кожаном переплёте, с пожелтевшими страницами, с позолоченными уголками и замочком. «Мои опыты» — было вытиснено золотом на обложке, на старофранцузском; такая идеально стилизованная вещь, совершенная, как стеклянные шары с мельницей, домиком-шале и снегом внутри или музыка для фильма ужасов; бабушка положила подарок вечером на поднос с грязной посудой; «Спасибо, просто супер», — написал Макс в записке, оставил её рядом с тарелочкой с тостами, зная, что бабушка не одобрит это «просто супер», надо было написать «Великолепно» или хотя бы «Как ты угадала?» — но он впервые проспал школу и страшно торопился: на втором уроке была контрольная по математике. Он успел как раз на конец первого — латынь; учитель вышел из класса, Макс тут же извинился, не поднимая глаз; учитель даже испугался; он был молодой, родом из городка, выучился в столичном университете, но вернулся: здесь по соседству осталась любимая с детства девушка; они поженились, он пошёл преподавать в школу; и, конечно, как и весь городок, трепетал перед фамилией де Моранжа. Никогда в их стране не было феодалов и вассалов, но их городок словно заколдовали: везде цивилизация. Интернет, сотовая связь, сто кабельных каналов, а у них — замок на вершине горы, и в нём два человека всего: мальчик с прозрачными серыми глазами, и сам хрупкий, прозрачный, будто и не жилец на свете, и его бабушка; про неё рассказывают истории до сих пор, яркие, сочные, как августовские овощи, своя Екатерина Вторая; но эти двое держат в страхе, уважении, трепете весь город — вампиры, Хранители голубей. «Ничего страшного, Макс, перепишешь тему у кого-нибудь», — и побежал в ужасе в учительскую; Макс впервые с ним сам заговорил, и он рассмотрел Макса вблизи: худые скулы, резко очерченные, как на старинных испанских портретах; волосы еле-еле живые, серебристые и золотистые одновременно, без цвета, как вода; синяки под глазами; и вообще, кожа тонкая, прозрачная, как мокрая бумага, сосуды сквозь неё — как многоцветная ткань; ресницы и брови прорисованы тонко, будто китайской шёлковой кисточкой. Макс вошёл в класс; народ кидался ластиками, кто-то списывал, парта Макса — пустая, на неё даже куртки никто не кинул, а парта перед Максовой была завалена вещами: на лавке лежал пиджак, тёмно-коричневый, замшевый, потёртый на локтях, с портретом Че Гевары на спине и капюшоном, и валялся рюкзак, тоже потрёпанный, потасканный, из брезента, а на столе лежала только одна книга — с закладкой. Макс схватил её и увидел имя автора: «Кайл Маклахлан»; сердце его заколотилось бешено, кровь прилипла к лицу, если бы кто глянул на него — подумал, что он сейчас потеряет сознание, срочно расстегнуть воротник, открыть окно… Макс оглянулся, но никто не смотрел на него; его научились не замечать, и он научился этому — как в магазине: «меня здесь нет, я дерево»; такое растущее посреди класса дерево — чудо с плодами цвета лунного света; и взял книгу: она была толстая, в суперобложке, чёрной, скользкой, блестящей; будто немецкий готический роман; так и есть — Макс знал, знал, что у Маклахлана есть что-то ещё: «По ту сторону полей», «Любовь и немного дерьма» и третья повесть — «Замороженный», которую он не читал; и Макс медленно сел за чужую парту, рядом с чужими рюкзаком и пиджаком, и начал читать. О парне по имени Кай, как у него умерла жена, Венера, и остался ребёнок — мальчик по имени Руди; и Кай всё никак не может заплакать, ходит, ходит по городу, в котором собирается первый снег…

— Ты читаешь мою книгу, Дюран, — сказали ему в ухо; на Макса упала тень, будто и в этом мире собрался снег, и в коридоре прозвенел звонок. Обладатель голоса оказался высоким синеглазым парнем, сложённым словно бог, словно сын бога, наместник его на земле; чёрные волосы, длинные, почти до плеч, слегка завивались на кончиках, будто лепестки нервных синих садовых цветов, за которыми только уход и уход, а цветут раз в году — в самое сердце лета; никаких прыщей, нескладности, всего этого подросткового; парень был само совершенство, как все те, из-за кого в древности шла война, а в Средние века — турниры. Его лицо выглядело словно киномонтаж — Элвис и Байрон, Джон Тейлор из Duran Duran и ангел со средневекового «Благовещения»; Макс вспомнил, кто этот парень: мальчик, который сказал, что Бога не слышно из-за радио и телевизора; у него было странное имя — Снег Рафаэль.

— Я ужасно люблю Маклахлана, — услышал Макс свой голос со стороны, спокойный и бесцветный, будто его не напугаешь самым красивым парнем на земле, — а «Замороженного» не читал. Дашь?

— Я сам пока читаю. Ну ладно, дам, только не насовсем; мне её брат Оливер прислал, он младше меня, но умнее, уехал учиться на актёра в столицу; обожает читать; у него дар находить книги: он обещал найти и нашёл. Там даже автограф самого Маклахлана. Оливер его видел, представляешь? — Снег открыл книгу на первой странице, показал Максу: там была кривая загогулина с кляксой на хвосте, словно писали старинными чернилами и пером гусиным тупым; тут в класс зашёл учитель математики — Макс его не очень любил; бабушка знала всё про всех в городке и как-то рассказала за чаем, что у учителя было четыре жены, он не мог иметь детей, учитель, это открывалось, естественно, в конце концов, и жёны уходили от него; Максу было и жалко учителя, и немного противно — знать о человеке грустное, жалостливое, интимное, к тому же, как католик, он не одобрял несколько браков. Сейчас учитель его расстроил: он не мог дальше говорить со Снегом, надо было слушать свой вариант и писать контрольную, а потом, после урока, магия разговора наверняка пропадёт — Снег убежит с другим народом, он весьма популярен, зачем ему Макс Дюран, загадочный и маленький пришелец… Но Снег неожиданно подхватил свои вещи и сел за парту Макса, прошептал: «ничего? Петер заболел, мой сосед, урод, который всех колотит, помнишь? нет? э, да ты, как я и думал, не от мира сего»; они уткнулись в тетради, над своим вариантом Снег сразу же завздыхал, запустил тонкие, длинные, совершенные, как фреска Микеланджело, пальцы в чёрные волосы, задёргал их, будто это могло стимулировать работу мозга; Макс взял его тетрадь, посмотрел, посчитал всё в считанные секунды на черновике, придвинул ему решение, Снег ошеломлённо переписал; Макс решил своё, сделал пару прилежных ошибок; тетради они сдали первыми; учитель успел их проверить к концу урока, объявил: «Рафаэлю пять, можешь ведь, Снег; а у вас, Макс, твёрдая четвёрка»; Макс кивнул; его все называли на «вы», он даже не замечал, и все не замечали — так и должно быть, а как ещё; прозвенел звонок, все забегали, закричали. Макс и Снег остались за партой.

— Зачем ты делаешь ошибки? — спросил Рафаэль.

— Чтобы не напоминать лишний раз отличной оценкой, что я есть, — ответил Макс, — помнят ведь про отличников и двоечников, а хорошисты никому не нужны, — и Снег понял. Рассказал про Маклахлана дальше: что тот курит, не переставая, умирает от рака лёгких, такой молодой, и что он написал рассказ «Любовь и немного дерьма» про реальную девушку; реальная девушка, одноклассница, его так мучила — выбрасывала цветы в окно, потом бежала за ними и плакала, что они умерли, заставляла ухаживать за другими девчонками и прочее; абсолютно реальная история, реальная любовь; девушка разозлилась на Кайла за то, что он её так ославил классным рассказом, и убежала на край земли, и Кайл, до сих пор безнадёжно в неё влюблённый, ищет её по всему свету; они сидели и болтали, а мир словно остановился в движении, словно фея в голубом сказала «крекс-пекс», махнула палочкой — и все застыли, будто попали в штиль, в желе; Макс и Снег могли трогать их за носы, грабить банки… Они сидели вместе до конца дня — оба были потрясены внезапно начавшейся дружбой; Макс до сего дня совершенно не замечал одноклассников — знал только, после какой фамилии прозвучит его, чтобы ответить: «здесь»; а вот Снег любил наблюдать за Максом: Макс его околдовывал, будто девочка, будто знаменитый актёр, странная история, странная книга; никто с ним никогда не разговаривал не потому, что боялись, а из-за сверхъестественного, бессознательного чувства, и даже Петер — бивший всех за то, что его бил дома отец, который пил и не верил из-за спиртного в Бога, — не трогал Макса, «он такой хрупкий, кажется, что сразу разобьётся, рассыплется, и я буду проклят», — сказал Петер однажды Снегу, перечисляя свои победы и поражения; вот Снега Петер не жалел: несмотря на всю его красу, за школьную соседо-по-партную жизнь нос ему расквашивал каждую среду стабильно. Снег лихорадочно ломал голову, как бы спросить Макса обо всём, что слышал в городке: о бабушке — правда ли, что она заперлась и молится все дни Богу, носит власяницу и вериги; правда ли, что в замке полно призраков, они спокойно приходят и садятся за общий стол в кухне, и сначала и не скажешь, что это призрак — просто человек в старинной одежде; правда ли, что он сын родных брата и сестры; и вообще, как это — жить в замке на вершине горы? Но день закончился, Макс взял свою куртку — короткую, с британским флагом, швами наружу, с широким капюшоном, закрывавшим полностью лицо; сказал: «ну, пока, спасибо за книжку», — Снег не мог отказать своему феодалу, тем более у Макса сегодня день рождения, и Снег знал об этом, потому что однажды залез в журнал классного руководителя, где стояли пометки о днях рождения, о том, приходят ли родители на родительские собрания или нет, о том, какой религии кто придерживается, если это важно… И ушёл. «Ну, пока», — сказал Снег и почувствовал боль в груди и в голове, словно при простуде, и впал в отчаяние. Опять он одинок.