Символ веры - Александр Григорьевич Ярушкин

голове не укладывалось, как это, в общем-то, мирные горожане, люди, имеющие семьи, детей, вдруг бросают все и, вопя и улюлюкая, бегут увечить, грабить, убивать? Ведь их-то никто к тому не принуждал, как принуждали обитателей воровских притонов!

Уголовники, разгромившие под предводительством Дохлого часовой магазин старого еврея, успевшего сбежать еще до их появления, кинулись в магазин готового платья, и Анисим остался в разгромленном магазине один.

Сброшенные на пол настенные часы, словно прихрамывая, тикали, выбрасывая из своих внутренностей надломленный рычаг. Под ногами похрустывало битое стекло, из глубины магазина неслось нескончаемое кукованье обезумевшей механической кукушки. Весь день ее крик преследовал Анисима. Где бы он ни находился, что бы ни слышал, в ушах стояло только одно это механическое безумное кукование.

От горящего здания Управления пыхнуло жаром. Анисим отпрянул, и вдруг ему показалось, что в одном из окон мелькнуло лицо сына. Пораженный, Анисим бросился к горящему Управлению, побежал вдоль него, не обращая внимания на рои сыплющихся сверху искр.

— Петька! — изо всей мочи крикнул он.

Кто-то ухватил Анисима за плечо, отпихнул от огня.

Сгорбившись, брел Анисим по какой-то пустой улице.

— Аниська! — окликнул его, выскочив из-за угла, запыхавшийся Яшка Комарин. — Ты где запропал? Смотри, что у меня? — и потянул было из-за плеча узел, набитый каким-то барахлом.

Анисим не ответил. Шел как шел, медленно переставляя ноги.

— Ты че, Аниська? Тебя там шандарахнули, что ли?

Анисим молчал.

— Да ты погодь! Ты же не туда идешь. Нам вон в тот переулок.

Анисим остановился и поднял на Яшку усталые глаза:

— Не вернусь я к Дымку.

— А куды же? — озадаченно спросил Яшка.

— Не знаю.

— Да ладно, Аниська, айда разговеемся — и вся хандра уйдет!

Анисим по-бычьи напрягся:

— Нет, все. Ухожу я. Прощевай, Яков. Не поминай лихом.

Комарин хотел схватить его за плечо, но столько решимости

и боли прозвучало в голосе Анисима, что он отступил, только и вымолвив:

— Да куды ж ты пойдешь?

— А, где людей нет. Видно, по-людски можно жить токмо там, где их нет…

Яшка шмыгнул носом, на его глаза навернулись слезы:

— Ну, ежели так… Тогда прощевай… Я тут останусь, лиходействовать буду… Планида моя такая. — Скинув узел, он неловко облапил Анисима: — Прощевай, друг.

13

Азанчеев-Азанчевский сидел за письменным столом и задумчиво покачивал пальцем бронзовое пресс-папье. Наконец, очнувшись, он хмуро глянул на полицмейстера:

— Установили число жертв?

— Точно установить пока нет возможности, но, думаю, никак не меньше двух сотен, — ответил Попов и не без удовлетворения заметил: — Забыл доложить вашему превосходительству, что руководитель отряда, вооруженного Городской управой, некто студент Нордвиг, обнаружен среди трупов. Опознали по остаткам одежды.

— Идите.

Когда удивленный полицмейстер удалился, губернатор вызвал дежурного чиновника:

— Запишите текст телеграммы.

Чиновник присел за специальный столик, приготовился записывать.

Прохаживаясь по кабинету, поглядывая сквозь окно на обгоревший остов Управления Сибирской железной дороги, губернатор продиктовал:

— Петербург… Товарищу министра Трепову. Двадцать первого октября после богослужения в соборе толпа патриотических манифестантов с портретом государя собралась у губернаторского дома, прося моего выхода… Увещевания преосвященного и мои оказались бесполезными… Тысячная толпа разгромила дом городского головы и почти все еврейские магазины… Человеческих жертв за двадцать первое число — семь… К полудню следующего дня погром еврейского имущества прекратился, русские лавки торговали до четырех часов… Известны единичные случаи применения холодного оружия войсками… Двадцать третье октября прошло спокойно, количество постов охраны сокращено… Двадцать пятого ожидаю прибытия войск, необходимых для предупреждения более крупных беспорядков, которые могут возникнуть при погребении погибших… Революционеры притихли, но, несомненно, озлоблены неудачей своего выступления… Сегодня начали работать типографщики… Я лично занят умиротворением различных партий…

Губернатор смолк.

Подождав, чиновник поднял голову:

— Все, ваше превосходительство?

— Подпись.

Через несколько дней Азанчеев-Азанчевский телеграфировал в Министерство внутренних дел, что похороны лиц, убитых во время беспорядков, прошли в Томске спокойно.

Часть вторая

Глава первая

БУНТ В СОТНИКОВО

1

Роняя с губ пену, испуганно косясь на седока влажным глазом, конь напористо тащил дровни по рыхлому снегу. Затянутое серой пеленой небо, казалось, покоилось прямо на верхушках сосен, угрюмо обступивших узкую просеку. Раздраженный медлительностью хода, Степка Зыков в который раз с яростью опустил кнут на заиндевелую спину коня.

С тех пор как Степка улизнул из-под тяготившей его опеки старших братьев и вернулся в Сотниково, начав хозяйствовать вместе с отцом, он здорово изменился. Вроде бы и росту прибавилось, и плечи развернулись. Даже осанка появилась соответствующая, и уверенность легла на кругло курносое лицо. Но сейчас Степка затравленно озирался.

Различив в снежной круговерти темную фигуру всадника, замершего на краю просеки, Степка было натянул вожжи, но тут же ожег коня:

— Пошел!

Только узнав лесного объездчика Кабинетского имения Ярцева, он остановил сани.

— Беда, Флегонтыч! Беда!

Заиндевелые брови объездчика вздернулись вопросительно. Сдерживая лошадь, шарахнувшуюся от Зыкова, он недовольно откинулся в седле:

— Чего шумишь, как оглашений? Ты толком говори.

Степка хватал воздух ртом, задыхался.

— Ну, говори! Чего там? — подхлестнул его недовольно Ярцев.

Степка наконец выпалил:

— Убили! Татаркина убили!

Ярцев свесился с седла, схватил Зыкова за отвороты полушубка, притянул к себе:

— Что?!

— Ей-богу! Топором! — прохрипел тот, задрав лицо, обрамленное светлой пушистой бородкой.

Не разжимая впившихся в овчину пальцев, Ярцев свирепо сверкнул глазами:

— Где?

Степка втянул голову в плечи.

Объездчики лесной стражи были не бог весть каким начальством, но крестьяне, и даже богатые, старались избегать встреч с ними, испытывая к суровым, живущим на кордонах людям, призванным стеречь вотчину самого государя императора, чувство робости. Но если с чиновниками Кабинетского имения, в чьем ведении находились принадлежащие царской фамилии земли, леса, воды и недра, крестьянам приходилось сталкиваться нечасто, то с «полесовщиками» дело обстояло иначе. Переселенцы, изголодавшиеся в России по лесу, прибывая в Сибирь, с оторопью узнавали, что и здесь положение не лучше. Правда, лесу-то было довольно, но вот взять его… Не каждый зажиточный старожилец мог позволить себе заплатить за пару саженей дров столько же рублей сколько за лошадь. И крестьяне рубили тайком. Рубили и попадались объездчикам. Богатые отделывались взяткой, бедных били, секвестировали у них бревна и штрафовали.

— Где? — шевельнув обледеневшими усами, повторил Ярцев.

Степка, словно очнулся:

— Там!.. У оврага!

Объездчик отшвырнул Зыкова, ударил каблуками в гладкие бока лошади, но отъехав шагов на тридцать, повернул назад, спешился.

Степка настороженно отступил к дровням.