Весенняя лихорадка - Джон О'Хара

— Я приготовлю. Дай мне только минутку, чтобы проснуться окончательно.

— Он уже приготовлен. Тебе нужно только его выпить.

— О, спасибо. — Глория села в постели и протянула обе руки за чашкой с блюдцем. Немного отпила.

— Хороший. Ты сам готовишь такой?

— Да, мэм, — ответил Эдди.

Он сел на кровать, осторожно, чтобы сетка не спружинила и Глория не пролила кофе.

— Хорошо спала?

— М-м. Просто замечательно, — ответила она. Потом спросила: — А ты? Где спал, мой сияющий мальчик?

— Здесь, — ответил Эдди.

— Где это «здесь»?

— Вон там. В кресле.

— Там, там, в кресле не дам. Беги, беги, неси пироги, — сказала она. — Нет, правда, где ты спал, малыш?

— Сказал же тебе — в кресле.

— Быть не может. С такими ногами? При таких длинных ногах спать в кресле ты бы не мог. Что ты делал с ними?

— Ничего. Задницу втиснул поглубже в кресло, а ноги… не знаю. Вытянул. Они вытянулись в юго-западном направлении, я заснул, и они онемели.

— Ой, ты, должно быть, ужасно себя чувствуешь. Все ноет?

— Нет, сказать по правде, чувствую себя отлично. Я был очень усталым, когда заснул. Немного почитал, когда ты погрузилась в сон, и заснул при включенном свете. Проснулся часа в три-четыре, погасил настольную лампу, поднялся и взял пальто. Кстати. Меховое манто, в котором ты пришла в воскресенье, так и висит у меня в чулане. Забери-ка его. Отнеси туда, где взяла, ладно?

Глория как будто задумалась над этим.

— Ладно? — повторил Эдди. — Это не мое дело, Глория, и я, как уже сказал, не имею ничего против той жизни, какую ты ведешь, но только хочу, чтобы манто ты вернула. Это похоже на кражу — может быть, взять тогда манто у тебя были самые веские причины, но нельзя оставлять себе вещь, стоящую четыре или пять сотен.

— Четыре или пять тысяч.

— Черт возьми! В таком случае тем более. Господи, малышка, такие дорогие вещи страхуют. На пороге вот-вот могут появиться детективы.

— Сомневаюсь. Думаю, что могу держать манто у себя, сколько захочу.

Эдди посмотрел на нее, но быстро отвел взгляд. Встал.

— Хочешь еще кофе? Там есть.

— Это тебе не нравится, так ведь?

— Какая разница, нравится мне или нет? Я сказал тебе, что думаю. Приказывать тебе не могу.

— Ты мог бы. Иди сюда. — Глория приглашающе протянула руки. Эдди снова сел на кровать. Она прижала его голову к своей груди. — О, дорогой мой, ты не представляешь, что я готова сделать ради тебя. Эдди, ты все, что у меня есть. Ты боишься меня. Я скверная, Эдди, знаю, что скверная, но ради тебя могу быть хорошей, Эдди, дорогой мой Эдди. О! Сюда. На секунду, дорогой. На секунду. Мой малыш. Малыш, которому нужно постричься. Мой… Что это?

— Телефон, — ответил Эдди.

— Возьми трубку. Не брать — дурная примета.

— Никогда об этом не слышал.

— Это так. Иди, дорогой, ответь.

— Алло? — произнес он. — Что? Да. Я слушаю.

Пауза.

— Ах ты, сукин… — Эдди бросил трубку на рычаг. — Ручная прачечная братьев Буш. Мерзавцы.

— Та прачечная, которой ты задолжал деньги?

— О Господи. Может быть. Я забыл ее название. Кажется, вообще не знал его. Нет, это не может быть та. Братья Буш добивались новой работы, значит, это не та прачечная, куда я сдал свои вещи. Они не хотят никакой новой работы. Я хочу тебя.

— Хочешь? Вот я. Может нас кто-то увидеть из тех окон?

— Не исключено. Я займусь этим.

— Мне нужно бы встать.

— Нет, не надо.

— У меня будет ребенок.

— Не хочешь ребенка?

— Совсем не хочу. Ну да ладно.

Эдди снова сел на кровать и отвернулся. Снова поднял руки так, словно собирался забросить штрафной мяч в корзину, но теперь они были сжаты в кулаки.

— Нет, — сказал он.

— Все хорошо, Эдди, — сказала она. — Все хорошо, дорогой.

— Нет, — сказал он. — Отнюдь не хорошо.

— Я не заразная. Если беспокоишься об этом, то не нужно.

— Знаю. Я не думал об этом.

— А раньше думал. Так ведь?

— Давным-давно. Когда еще не знал тебя.

— Я бы ни в коем случае тебя не заразила.

— Знаю. Я уже об этом не думаю. Сейчас у меня на уме другое.

— Ты не любишь меня? Любишь Норму?

— Нет.

— Говорил ты ей, что любишь ее?

— Раз или два.

— А она тебя любит?

— Нет. Не думаю. Может быть.

— Точно не знаешь.

— О, я знаю точно. Не любит. Нет, Норма тут ни при чем. Я люблю тебя.

Глория коснулась его плеча.

— Знаю. А я тебя. Ты единственный, кого я любила в жизни, и единственный, кто любил меня.

— Сомневаюсь. А, ты несешь чушь.

— Нет. Я знаю, даже если не знаешь ты. А может, знаешь и не хочешь говорить. Из-за того, что я была со столькими мужчинами, ты думаешь…

— Молчи. Не говори ничего.

— Хорошо, — сказала она и умолкла, как и Эдди. Потом продолжала: — Если бы ты не знал, что я была со столькими мужчинами, любил бы меня?

— Я тебя люблю.

— Но это было бы по-другому, так ведь? Конечно. Глупо об этом спрашивать. Но ответишь мне по правде? Если бы только познакомился со мной, ничего про меня не зная, что бы ты обо мне думал?

— Нужно ли спрашивать? По-моему, в этом городе нет более красивой девушки. У тебя превосходные и лицо, и фигура.

Эдди умолк. Глория смотрела прямо перед собой, не слушая.

Ее охватило привычное отчаяние.

— О чем думаешь? — спросил он.

— М-м.

— О чем так серьезно задумалась?

— Теперь у тебя все в порядке, так ведь? И все будет в порядке, если я поднимусь, правда? Встану и буду одеваться. Будет у тебя все в порядке?

— Будет.

— Дело в том, что я знаю, каково мужчинам, когда они возбуждаются и ничего не происходит. Я бы так не поступила. Если дело тут просто в… о, не знаю. Не знаю, Эдди, как сейчас с тобой разговаривать. Если до конца дня будешь чувствовать себя паршиво из-за того, что мы кое-что начали и не довели до конца, давай доведем.

— Нет, не буду. У меня желание пропало.

— У меня тоже, но я не хочу, чтобы ты чувствовал себя совершенно выжатым.