Резанов и Кончита. 35 лет ожидания - Татьяна Алексеева

– Перед смертью моя жена сказала, что желает мне счастья, – произнес он, с трудом подбирая слова на чужом языке. – Что будет только рада, если я смогу полюбить и жениться еще раз. Я тогда не верил, что такое возможно, но Анна сказала, что тот, кто был способен полюбить один раз, полюбит и в другой.

Кончита слушала его, нахмурив свои густые брови и напряженно о чем-то думая. Николай замолчал и стал терпеливо дожидаться ее ответа. Наконец лицо девушки разгладилось, хотя выглядела она все равно какой-то неуверенной.

– Наверное, ваша жена была права… – заговорила она наконец задумчивым тоном. – Но вот я бы так не смогла. Я люблю вас, сеньор Николай, и я точно знаю, что никогда уже не смогу полюбить кого-нибудь еще! Простите, если я сказала что-то не так, но это правда! А ваша жена – она была самой лучшей женщиной, самой достойной, я в этом уверена!

«Да, она была лучшей, – согласился с ней про себя Резанов. – А еще она была полной твоей противоположностью!» – добавил он, глядя в живые, горящие глаза сидящей напротив девушки. Анна такой не была, Анна всегда оставалась тихой и сдержанной, в ее глазах никогда не пылал такой бурный, почти сумасшедший огонь, даже в те моменты, когда она занималась их сыном… Николай чуть заметно тряхнул головой, отгоняя эти мысли: он не мог, не должен был, не имел права сравнивать Анну ни с Кончитой, ни с какой-либо еще женщиной! Даже если бы сравнение было в ее пользу – это все равно стало бы оскорблением ее памяти.

А еще об этих сравнениях и вообще о его мыслях об Анне не должна была догадаться Кончита. Это было бы нечестно по отношению к ним обеим, и Николай решительно сказал себе, что, если Кончита станет его второй женой, он больше никогда не будет обсуждать с ней Анну. У Кончиты не будет повода ни ревновать его к прошлому, ни чувствовать себя нелюбимой.

– В России у меня остались двое детей, – заговорил он вслух, сообразив, что разговор о его прошлой жизни еще не завершен – Кончита имела право знать обо всем, включая и своих будущих пасынков. – Сын и дочь, Петр и Ольга. Петру сейчас четыре года, уже почти пять, а Оле – три, – он вздохнул и честно признался: – Знаете, я мало вспоминал их во время плавания, меня все время отвлекали дела, но сейчас я понимаю, что страшно по ним соскучился. Когда я уехал, дочь была еще младенцем, да и сын мало что понимал и плохо умел говорить… А теперь они уже выросли совсем, бегают, наверное… И меня совершенно не помнят.

– Они вспомнят! – с уверенностью заявила Кончита. – Обязательно вспомнят, как же может быть иначе?! Они же все равно вас любят, даже если не запомнили вас в лицо!

– Да, – вздохнул Резанов. – Я очень на это надеюсь.

– Так и будет, – заверила его девушка. – А я… я вам обещаю, что тоже их полюблю и постараюсь стать для них лучшим другом.

– Спасибо вам! – удивленно и радостно воскликнул Николай. – Спасибо…

Кончита тоже чуть удивленно улыбнулась ему в ответ. Вряд ли она могла догадаться, за что именно Резанов так жарко ее поблагодарил. А он смотрел на сидевшую перед ним юную девушку и изумлялся ее совсем не девичьей, зрелой мудрости: большинство барышень на ее месте пообещали бы стать чужим детям хорошей матерью, а она каким-то непостижимым образом поняла, что заменить умершую мать невозможно. Самое большее, что может сделать мачеха, – это стать своим приемным детям близким другом, которого они уважали бы и которому доверяли. И Николай уже не сомневался, что у Кончиты это получится и что Петя с Олей полюбят ее, как друга, и не будут обижены на него за его второй брак. Если, конечно, этот брак состоится, если комендант и его жена дадут свое согласие…

Словно в ответ на его мысли, в гостиную вошли мать и отец Кончиты. Девушка встрепенулась, заерзала на месте и уставилась на обоих выжидающим взглядом. Сеньора Аргуэльо ответила ей понимающим, но как будто бы беспомощным взглядом, и, проследив за ним, Резанов понял, что рассчитывать на поддержку этой женщины им с Кончитой не стоит. Он и по прошлой встрече с ней понял, что никакого влияния на мужа Мария Игнасия де Аргуэльо не имеет – это была женщина, полностью посвятившая себя воспитанию своих четырнадцати детей, женщина, у которой не было ни времени, ни желания думать еще о каких-то делах. Комендант же казался настроенным более решительно, хотя и в его глазах, как показалось Николаю, притаилась некоторая неуверенность…

– Сеньор Резанов! – громко произнес комендант. – Вы оказываете нашей семье большую честь, но для меня и моей жены это все-таки очень неожиданно. Поэтому сейчас мы не можем сказать вам ни «да», ни «нет», – Аргуэльо оглянулся на свою супругу, и та молча кивнула, подтверждая его слова.

Кончита снова подскочила на месте, собираясь что-то сказать, но мать укоризненно помотала головой и погрозила ей пальцем, и девушка, поджав губы, промолчала. Вид у нее теперь был как у обиженного капризного ребенка, которому отказали в какой-нибудь мелочи, и любой посторонний человек, увидевший Кончиту в этот момент, ни за что бы не поверил, что она только что вела со своим любимым человеком серьезный и очень взрослый разговор.

– Как только мы все обсудим и примем решение, мы сразу же вас о нем известим, – пообещал Николаю комендант. – А сейчас – вы наш гость, так что приглашаю вас на обед. Пойдемте!

Все четверо перешли в столовую, а через несколько минут к ним присоединились и остальные старшие дети, сыновья Луис и Гервазио. Должно быть, им сразу успели сообщить о предложении, сделанном Николаем, потому что вид у молодых людей был растерянный и недовольный, а на младшую сестру и ее жениха они смотрели чуть ли не обиженно. Но при этом оба ничего не сказали ни Кончите, ни Николаю, и только во время всего обеда бросали на них упрекающие взгляды. «Наверное, Луис и на себя сейчас сердит – ведь он же нас с сестрой познакомил!» – пришло вдруг в голову Резанову, и, встретившись в очередной раз глазами со старшим сыном Аргуэльо, он попытался благодарно ему улыбнуться. Луис, впрочем, сделал вид, что не обратил на это никакого внимания.

Зато Кончита, хоть и сидела за столом далеко от Николая, старалась при каждом удобном случае встретиться с ним глазами и улыбнуться своей очаровательной улыбкой. И опять Николаю вспоминалась Анна и обеды в доме ее родителей, во время которых она не смела даже лишний раз поднять глаза от своей тарелки. Тогда Резанову очень нравилась эта трогательная застенчивость, но теперь он не мог отделаться от ощущения, что живой и веселый характер Кончиты привлекает его гораздо больше. И как ни прогонял он от себя эти сравнения, полностью избавиться от них ему не удавалось. Кончита же продолжала посылать ему полные любви и надежды взгляды, а когда обед окончился и все встали из-за стола, умудрилась даже незаметно от всех ему подмигнуть. И хотя для Николая это было проявлением крайней вольности, недопустимым для девушки из высшего света, он не мог не признаться себе, что это подмигивание тоже доставило ему радость.

Уже вечером, вернувшись на «Юнону», он продолжал вспоминать лицо девушки – счастливое от того, что он был рядом, и в то же время обеспокоенное тем, что им в любую минуту могли запретить видеться. И никакие мысли об Анне не могли больше помешать ему радоваться тому, что именно благодаря ему Кончита была так счастлива. «Я не смогу полюбить ее так, как Анюту, но я буду ей самым лучшим мужем! – обещал себе Резанов. – Она никогда не догадается, что мое чувство к ней не так сильно, как ее – ко мне. Я способен это сделать, мне это даже будет не слишком трудно…»