Гор - Виктория Ман

Последний рисовый пирожок на бамбуковом листе. Груба ткань. Девочка не спешит с ответом. В раздумьях принимается раскачиваться взад-вперед. Ползет божья коровка по травинке, спасаясь от вереницы муравьев.

— Мою маму туда продал её же отец. Он тяжело болел, и ему нужны были лекарства. Маме тогда только исполнилось десять. Больше своего отца она никогда не видела. Прилежно училась, быстро выплатила долг за содержание и стала приносить большой доход. За это хозяйка дома маму любила и порой ласково звала «дочкой». Даже позволяла откладывать часть денег. Мама хотела выкупить себя. Это позволяется, но это чудовищно сложно, юный господин. Такие деньги собрать под силу только невероятным женщинам или их знатным и богатым покровителям. А мой отец… Мама говорила, что у меня его глаза, — мечтательный трепет ресниц. — И что он был красив. Тонкий, бледный и изящный, как журавль. Моя мама ему нравилась, и он маме нравился. Они заключили соглашение. По нему только мой отец мог посещать маму, а когда она забеременела, он щедро одарил хозяйку дома, чтобы меня оставили.

Травяной отвар, удар в живот. Избавиться заранее, а если уж родился, то закон «прореживания»[3] вступает в силу. Никто не осудит, когда нежеланному младенцу закроют нос и рот мокрой бумагой. Когда бросят в реку или специальный ящик, откуда не услышать плач заморенного голодом. Когда вынесут за пределы квартала и оставят на дороге на волю судьбы и случая, а чаще — диких зверей.

— Мой отец собирался выкупить маму, но, когда я родилась, он умер. От болезни. Он часто хворал, особенно зимами. Кашлял кровью. И та зима стала последней. Деньги унаследовала его жена, и она же заплатила хозяйке дома за то, чтобы никто и никогда не смог выкупить маму.

— Его жена? — растерянное удивление.

— Мама рассказывала, что моего отца женили рано. С супругой ему так и не удалось поладить из-за её жесткого характера. Знаете, юный господин, она ненавидела искусство и называла его пустой забавой, а мой отец, пусть и не сыскал славу, но писал чудесные картины. Мама говорила, что они были словно живые, вот-вот задвигаются. Детей у них не было, — пожимает плечами девочка. Шелковый шнурок вплетен в короткую косичку у лица. — Тогда мама заключила с хозяйкой сделку, и все деньги, что она сберегла, стали платой за мою свободу. А когда и мама умерла, — горечь опечатывает горло. Подсаживается ближе княжич, касаясь плечом острого плеча девочки. — То хозяйка сделала мне предложение.

— Пусть ты и не красавица, но с твоим талантом найдешь клиента, — доброе отношение задержалось последней милостью. — Или выметайся.

Бива матери в детских ручонках. Крепко прижата к сердцу. Единственное, что разрешают забрать, но и это уже невероятно много.

Заслужить ранг и безукоризненную репутацию, и будут дороги одежды. Изысканные украшения, притягивающий взоры макияж. Обожание, преклонение. Крыша над головой и сытая жизнь, пока не угаснет внешний облик, не пролягут морщины, не одряблеет тело, не раскрошатся зубы, и не остается ничего кроме разбитой бедности.

— Но я отказалась и стала бродяжничать.

Дыхание ветра пробирает до мурашек. Скачки уже закончились, уступив место Стражам, их утонченному ремеслу. Кружится по арене фаворит, затмевая собой других. Завершает танец стали, истлевая во взгляде князя, перетягивая на себя всё внимание. Посланник смерти, символ чужого величия и инструмент чужой силы.

А туча набегает на лес. Тихо выдыхает девочка, отпуская скорбь.

Смеется мать, кокетливо прикрыв рот рукавом. Смоль волос. Пышный бант пояса и колокольчики заколок, а в пальцах плектр. И звучен голос. Непоколебим в своей вере. Но когда заворачивают мать в саван и сжигают на берегу реки, нет на ней ничего кроме старенького платья.

— Хотите, я спою вам песню, которую мама пела, когда мне было грустно? — влажна зелень. Крепится в светлой улыбке, делясь сокровенным, пока лучится нежностью мальчишеский лик. — Чтобы вы тоже не печалились.

Кивает серебро. Бережно обхватывает за плечи, привлекая к себе, позволяя девочке пристроить голову у ключиц. Утешает вкрадчиво, как умеет, в попытке забрать боль, впитать словно отраву. Благодарно прикрывает веки девочка, шмыгает еле слышно. Тепло исходит от прозрачной кожи княжича. Ускользающий пульс. Змеи серебряных кос пахнут прохладой: синей, глубокой, скрипуче-хрустальной как ясная зимняя ночь.

— Похорони разбитое сердце,

Ночь сокроет следы.

Спи, птенец гнезда вечного,

Ждёт нас свобода зари.

И когда придет срок,

Распустятся на холме цветы.

Распахнет ветер крылья,

Прочь из тесноты.

И умчимся ввысь, позабыв печалей плач,

Судьбу обретая в солнце славного дня.

Первая капля падает на щеку. Моргает девочка. Отстраняется от княжича, вскинув голову. Рыжий свет душен и подобен свиному жиру. Мрак теней стал гуще, плотнее.

— Юный господин, — выставлена вперед ладонь, беспокойство девичьих черт. Туча совсем близко. Сталкиваются молнии с зубодробительным треском. — Кажется, нам следует поспешить и вернуться.

Но проносится порыв ветра. Подхватив искры солнца, накрывает вдруг стеной ливня. Не успевает зажмуриться девочка. Лишь опустив голову, замирает в ожидании, когда обрушатся капли, когда вымокнет в доли секунды одежда, когда холод заставит содрогнуться. Но ничего не касается кожи. Только зыбкий звон достигает слуха, предлагая с опаской поднять взгляд.

Порхают радужные переливы. Расправляются прозрачным полотном над детьми, разбивая капли дождя искрящейся рябью, точно расходятся круги по водной глади. Пляшут по траве отблески, пляшут и по восторженному лицу, ведь ахает девочка, прежде чем рассмеяться громко, вскочить. Блики поднимаются выше, колыхаясь халцедоновой рекой. А струи дождя вокруг замедляются. Сменив направление, устремляются ввысь.

— Юный господин!

Мановение пальцев. Отводит взгляд княжич от радужных всполохов лишь на миг, чтобы встретиться глазами с девочкой, улыбнуться ей открыто с бесконечной радостью, с трепетной заботой, с всепринимающей безусловной любовью.

Гремит гром, гонит ветер тучу. Пока солнце пронизывает дождь топазовыми стрелами, пока занимается всё вокруг алмазным пламенем. Преломленный свет обретает причудливые формы, искусно расписывая неземное полотно.

В голосе же девочки стоят слезы:

— Это так прекрасно, юный господин, — шепот обнажает истину. — Ваш дар невероятен, как и жизнь, которую вы слышите.

***

— Вы напряжены, мой дорогой супруг.

Растирает княгиня мужские плечи, разминает каменные мышцы. Бесцветные пятна перемежаются с полосами шрамов, словно хлестала чья-то безумная рука. Клеймо меж лопаток: Небесный Змей остервенело заглатывает собственный хвост.

Жесткие белые волосы — проходится по косе мужа княгиня, расплетает аккуратно. Только если когда-то в этих прикосновениях была интимность, было волнение, была надежда, теперь это привычка. Многолетняя, застаревшая как покрывшаяся грубой коркой рана.

Даже не помнит вкуса женщина. Вкуса того, как одиннадцатилетней девочкой отчаянно краснела, думая о первой