Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Государственное финансирование русофилов (теперь уже москвофилов) продолжалось и в последний предвоенный год. В записке обер-прокурора Синода Саблера министру иностранных дел Сазонову, помеченной грифом «Весьма секретно», предлагалось тратить на поддержку православия в Галиции 60 000 рублей в год. Саблер рекомендовал выплатить по 2000 рублей униатским священникам, готовым перейти в православие. Нескольким действующим православным священникам было назначено небольшое жалованье (от 750 до 1200 рублей в год). В их числе были Игнатий Гудыма и Максим Сандович[286]. Оба в это время находились под следствием по обвинению в государственной измене. Львовский судебный процесс гремел на всю Европу. Русские газеты обвиняли австрийские власти в произволе. Прокурор не смог доказать, что Сандович и Гудыма получали из России деньги или ценные подарки, а потому присяжные (сплошь евреи и поляки) обоих оправдали. К счастью, в руках обвинения этих документов не было.

750 рублей в год – много ли это?

Курс рубля к австрийской кроне был перед войной 1:2,5. Значит, за год Сандович и Гудыма получили 1875 крон, или чуть больше 156 крон в месяц. Заработок квалифицированного рабочего составлял 45 крон в месяц. Младший клерк в банке «Славия» получал от 60 крон. Килограмм свинины стоил 1,3 кроны. Литр молока 20 галержей (0,2 кроны), пол-литра пива – 26 галержей.[287] Пани Мюллерова из бессмертного романа Ярослава Гашека брала с постояльцев только за жилье (с правом водить «барышень из кафе») по две кроны в день. Так что месяц аренды очень скромной квартиры в Праге обходился в 60–62 кроны[288] – треть «русского» жалованья священника-москвофила. Средний класс жил уже совершенно иначе. Поручик Лукаш в мирное время получал 250 крон в месяц, 3000 крон в год. Когда к Лукашу приехала любовница, он дал бравому солдату Швейку сто крон: заказать даме обед и ужин, купить три бутылки вина и коробку сигарет «Мемфис»[289]. Так что дневное содержание дамы с претензиями (жены оптового торговца хмелем), но отнюдь не из высшего света, обходилось довольно дорого. По свидетельству Йозефа Рота, бывшего офицера Императорской и королевской армии, сто крон были обычной ставкой в карточной игре. Именно сто крон поставил тот же Лукаш, когда выиграл у фельдкурата Отто Каца бравого солдата Швейка. Герой Йозефа Рота лейтенант Тротта покупает за семьсот крон ожерелье (нитку жемчуга) для своей подруги, фрау фон Тауссиг. О столь красивой жизни москвофилы на русском содержании и мечтать не могли. Скромная русская субсидия была не формой подкупа, а лишь небольшим пособием, позволявшим жить прилично, но небогато.

Русское финансирование получала и газета «Прикарпатская Русь» (14 000 рублей)[290]. Министр иностранных дел Сазонов считал вполне оправданным «довести ассигнование денежной поддержки русской народности до 200 000 р., с исходатайствованием кредита на этот предмет через законодательные учреждения по Министерству Иностранных Дел»[291]. Прежде денег выделялось гораздо меньше – 20 000–40 000 рублей[292]. На что были предназначены эти деньги? На распространение русского языка, русской культуры и, конечно, русского влияния[293]. Но эти небольшие субсидии не могли изменить ход истории.

За год до войны российское консульство во Львове сообщало в МИД России о безотрадном положении «русского дела в крае»[294]. Под угрозой репрессий многие москвофилы еще перед войной эмигрировали в Россию, где их покровителями были русские националисты во главе с графом Владимиром Бобринским. А сразу после начала войны москвофилов в Австрии начали арестовывать и отправлять в концентрационные лагеря, даже если все их «преступление» заключалось в подозрительных связях. Почти по Ярославу Гашеку: «Старушку судил военный суд и, ввиду того что ничего не было доказано, ее отвезли в концентрационный лагерь…»[295]

В спешке арестовали и много вполне благонадежных людей. Австрийский юрист, этнический украинец и активист «Просвиты» Василь Маковский встретил начало войны в Одессе. Возвращался домой через Румынию. На родине его сочли человеком подозрительным, арестовали и отправили в концлагерь. Оттуда его сумел вызволить только сам митрополит Андрей Шептицкий. Ареста едва избежал и Михаил Грушевский. Он опубликовал в Киеве статью, где ругал покойного эрцгерцога Франца Фердинанда. Недвижимое имущество профессора конфисковали, а сам он едва успел уехать за границу. В конце концов Грушевский доберется до России (он оставался российским подданным), где его вскоре и арестуют.

Впрочем, тем, кого австрийцы отправляли в лагеря, еще повезло. Особо подозрительных в прифронтовой полосе просто расстреливали или вешали. Так, 6 сентября 1914 года в польском местечке Горлице расстреляли православного священника Максима Сандовича. Расстреляли на глазах у беременной жены. Отец Максим умер со словами «Да живет святое православие! Да живет святая Русь!»[296] Жену отправили в концлагерь, где она, однако, выжила и родила ребенка.

Некоторых москвофилов отправляли в концлагерь Терезин, где доживал свои дни Гаврила Принцип. Но большинство из них попали в концлагерь Талергоф, что был создан в предгорьях Альп неподалеку от Граца. Концлагеря тех времен, конечно, еще не лагеря смерти. Считалось, что правительство только изолирует на время войны опасных или просто подозрительных граждан. Но многим эта изоляция стоила жизни. В Талергофе к моменту учреждения не было даже бараков. Люди первое время спали под открытым небом и посещали отхожие места, общие для мужчин и женщин. Охранники, разумеется, потешались над несчастными. Очень скоро Талергоф, как и другие лагеря, поразила эпидемия сыпного тифа. От миллионов вшей не спасали даже специальная одежда и резиновые сапоги, которые надевали лагерные врачи, стараясь уберечься от заразы. В Талергоф попал отец Игнатий Гудыма, товарищ Максима Сандовича по Львовскому процессу над москвофилами. В Талергофе он сойдет с ума.