Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Возглавил генерал-губернаторство граф Георгий Алесеевич Бобринский, троюродный брат депутата-националиста. Владимир Бобринский, хотя и считался большим специалистом по делам Галиции, имел слишком низкий чин (поручик лейб-гвардии гусарского полка), чтобы претендовать на высокую должность. Поэтому император назначил на столь высокий пост его родственника-генерала.

Бобринские – знаменитый род аристократов-бастардов. Первый из графов Бобринских Алексей был незаконнорожденным сыном императрицы Екатерины и графа Григория Орлова. Георгий Бобринский – праправнук императрицы, лощеный аристократ, баловень судьбы. Именно о таких людях герой Бомарше говорил: «Только и дал себе труд родиться». Георгий Александрович всю жизнь «состоял» при ком-то из больших начальников «для особых поручений», ни за что конкретно не отвечая, но исправно получал чины и награды. Путь от поручика до штаб-ротмистра он прошел за год, от полковника до генерал-майора – за несколько месяцев. С 1910 года Георгий Бобринский «был переведен в распоряжение военного министра». «Это был великосветский генерал, состоявший при Военном Министре, из тех “паркетных” генералов, которые официально представляли свое ведомство, когда это требовал церемониал празднества или приема»[309], – писал о нем архиепископ Евлогий. После блистательной победы русских войск император наконец-то нашел для него ответственный пост.

По словам генерала Брусилова, Георгий Бобринский с Галицией «безусловно, знаком не был, и нужно полагать, что большинство ошибок, которые были им впоследствии совершены во Львове, происходили от неопытности и незнания края»[310].

С другой стороны, украинский политик и ученый Дмитрий Дорошенко, которому тоже довелось управлять некоторое время Галицией и Буковиной, отзывался о Бобринском с уважением. Человек образованный, культурный и честный, Георгий Бобринский всего лишь проводил политику, которой требовало начальство. Его советниками были москвофилы и русские националисты. Других специалистов по Галиции можно было найти только среди украинцев, но кто же возьмет в советники убежденных мазепинцев?!

Городским властям Львова генерал-губернатор заявил: Галиция «искони коренная часть единой Руси великой. В этих землях коренное население всегда было русское, и устройство их должно быть основано на русских началах. Я буду здесь вводить русский язык, закон и строй»[311].

Слова с делом не расходились. Уже 23 сентября 1914 года постановлением генерал-губернатора была запрещена продажа книг «на малороссийском наречии», «изданных не в пределах Российской империи»[312]. А большая часть украинских книг в то время издавалась как раз за пределами Российской империи, во Львове и в Черновицах. Бобринский запретил и газеты, выходившие на украинском, который граф счел языком «казенным», «австрийским», изобретенным мазепинцами[313].

23 октября 1914 года газета «Прикарпатская Русь», ставшая из оппозиционного москвофильского издания чем-то вроде официального вестника генерал-губернаторства, опубликовала просто чудовищное распоряжение генерал-губернатора. В нем говорилось, что военная цензура будет рассматривать частные письма и телеграммы «на русском, польском, чешском, румынском, французском, английском и немецком языках. Письма и телеграммы на “прочих языках и наречиях” подлежали уничтожению»[314]. Это означало запрет на украинский язык в частной переписке. Таким образом, запретив читать по-украински, запретили и писать.

Владимир Бобринский хотя и не занимал высоких постов, но оказывал влияние на политику, став чем-то вроде советника и эксперта. Он подготовил записку «О языке в Галиции и Буковине», где изложил свои взгляды на будущую реформу образования в новом генерал-губернаторстве.

«Теперь, когда Червонная Русь стала частью российской державы, искусственные успехи “украинской мовы” и фонетики должны рухнуть . В начальных школах должен преподаваться наш русский литературный язык, но при обучении следует пользоваться и местными поднаречиями. В гимназиях же и высших учебных заведениях, конечно, может иметь место только наш литературный язык»[315].

Реформу начали без промедления. Русский язык стал обязательным предметом, а истории и географии должны были обучать только по российским учебникам. Занятия в университете, гимназиях и школах были остановлены на несколько месяцев: учебная программа подлежала русификации, а кадров для нее не было. Учителей русского не хватало; не хватало и педагогов, знакомых с русским языком. Поэтому во Львове, Тарнополе, Станиславове, Самборе были открыты языковые курсы для учителей – пока их там учат и переучивают, профессура, студенты и гимназисты могут и подождать. Перевести преподавание сразу на русский язык было невозможно, но в программу университета и гимназий были введены обязательные уроки русского языка. Со временем русский язык должен был стать единственным языком преподавания и делопроизводства. Даже польский оставили в употреблении лишь «временно», а украинскому («искусственному», «мазепинскому», «придуманному австрийцами») языку и вовсе не было места на свете.

Уже осенью 1914 года начались аресты украинофилов, или мазепинцев, то есть активистов украинского национального движения. Людей задерживали прямо на улицах и выселяли за пределы нового генерал-губернаторства, как неблагонадежных. В одном только Львовском уезде было арестовано «50 интеллигентов, 37 священников и даже 300 крестьян»[316]. Владимир Иванович Вернадский так писал о политике российского государства в «освобожденной» Галиции: «Успехи России на австрийском фронте в первые месяцы войны дали возможность правительству при содействии националистов предпринять уничтожение ненавистного “очага мазепианства”. Осуществлялся этот план с чисто германскою последовательностью и жестокостью – путем полного разрушения украинской общественности и культуры в Галиции и насильственного из-гнания из нее интеллигентных сил»[317].

В «отсталой» России не было своих Талергофов. Подозрительных личностей брали под стражу и высылали «во внутренние губернии». Хорошо, если в Поволжье, хуже – если куда-нибудь в Томскую или Енисейскую губернию. Только немногие, вроде профессора Грушевского или митрополита Андрея Шептицкого, могли надеяться на поддержку друзей и соратников. Правда, уже в 1915–1916 годах украинские активисты начали разыскивать высланных соплеменников, оказывать им посильную помощь. Дмитрий Дорошенко рассказывает о судьбе старенького (семьдесят два года) униатского священника, которого долго переводили из одной пересыльной тюрьмы в другую. Однажды вечером его наконец-то отпустили на все четыре стороны. Бедный старик оказался где-то в Азии, в незнакомых краях. Без денег. Очевидно, не зная толком русского языка. Он «утратил разум и одичал». Жил «в какой-то конуре», куда его из милости пустила одна бедная женщина. Его разыскала и выручила украинская активистка, писательница Людмила Старицкая-Черняховская (дочь драматурга Михаила Старицкого, подруга Леси Украинки)[318].