Месть князя - Юрий Маслиев

Весною нежно напоенной.

– Эх, Миша-Миша… – ворчал Лопатин, выслушав исповедь товарища при очередной встрече. – И угораздило тебя вляпаться, шпиен гребаный. Мы, шпиены, считаем… Нам, шпиенам… – весело выкаблучивался он. – Посторонний, прикоснувшийся к информации, должен быть уничтожен… – передразнивал он Мишу, вспомнив его изречения еще в девятнадцатом году в Ростове. – Вот в ОГПУ и поделишься своим опытом, когда тебе яйца дверью-то прищемят.

– Но Таня – не посторонняя! – возразил Стрельцов, с раздражением глядя на товарища.

– Согласен – не посторонняя. Но ты сейчас относишься к категории людей повышенного риска. Нужно очень серьезно поговорить с Таней, чтобы не болтнула чего лишнего.

– Да нет, Таня лишнего не сболтнет – с детства суровую школу прошла вместе с дедом, царство ему небесное… Да и баронессе фон Рутенбург, даже удочеренной как сирота-беспризорник, взявшей фамилию приемного отца Комовского, незачем в это страшное время болтать о своем прошлом. Она пошла по стопам своей приемной семьи: закончила консерваторию. А сейчас учится в аспирантуре и выступает в Большом театре на вторых и третьих ролях. В анкете о происхождении пишет «крестьянка» по якобы настоящему отцу до удочерения… Сам знаешь, как сейчас свирепствуют отряды «Летучей кавалерии», проверяющие социальное происхождение учащихся. А Татьяна – умная женщина.

– Даже так? – плотоядно ухмыльнулся вечный пошляк Евгений.

– Да, – жестко сверкнул глазами Михаил. – И она – умная женщина – рисковать своей жизнью, своим благополучием не станет. Кроме того, в ближайшее время она станет моей женой.

– Ну ты даешь! – восхитился Лопатин. – А то я думал уже, что все мы до самой смерти холостяками останемся… Ты смотри: такой молодой – и уже жених, – съехидничал он, намекая на свое старшинство. – Поздравляю! Когда свадьба? Давно не гулял на свадьбах! – радостно облапил он Михаила в предвкушении доброго застолья в кругу друзей, с которыми в последнее время редко встречался.

– Нет, – с сожалением произнес Михаил, – на свадьбу вы с Угрюмовым не попадете – ей незачем знать о вас. Ты прав. Я сейчас принадлежу к группе повышенного риска. И будь проклята моя профессия, заставляющая меня всегда перестраховываться… Но тем не менее на какое-то время связь мы должны прекратить. А позднее получите сигнал, проверите меня со стороны: не прилепился ли «хвост». В случае чего, вы меня выручите из любых казематов. Главное, чтобы сами были на свободе. И еще. Я в этом году заканчиваю училище. Мне, как отличнику, дают возможность выбрать место распределения: Ленинград, Минск и Москва.

– Да что там выбирать? – удивился Лопатин. – От Питера к финнам – полчаса лету. Но ты меня извини, Миша, – Евгений смущенно пожал широкими плечами и отвел глаза в сторону, – я сейчас не могу уезжать.

Все это он произнес непринужденным тоном, как будто бы не было прошлых договоренностей.

– Пойми! – делая ударение на этом слове, он все-таки повернул лицо к Стрельцову: – Сейчас мои научные исследования находятся в самом разгаре. Для возобновления этих экспериментов в другом месте потребуется очень много времени. О воспитании, для продолжения исследований, новых специалистов я даже не говорю. Боюсь, что у меня в будущем не хватит на это ни сил, ни терпения. А здесь работа прямо кипит в руках, открытие цепляется за открытие. Подождите еще немного… Я с Блюмом уже говорил. Пардон, – бросил он, взглянув на друга, – с Угрюмовым. Он перешел работать в Осоавиахим. Там с такими же энтузиастами разрабатывает модель принципиально нового гоночного аппарата. Он его даже автомобилем не называет… Так Илья согласен подождать немного, тоже захвачен работой.

– Вот и я о том же, – облегченно вздохнул Михаил. – Понимаешь, приемный отец Татьяны – Комовский Леонид Викторович – сейчас парализован и находится в очень тяжелом состоянии, он практически нетранспортабелен. Его жена – Мария Александровна – умерла в двадцатых. У профессора осталась одна Таня, и она его не бросит. Да, честно говоря, я бы ее и не понял, если бы она это сделала. А без нее я с места не сдвинусь. Так что, вы простите, – Стрельцов развел руками, – я уже и выбрал место работы – Москва. Мне придется ждать, как это ни цинично звучит, кончины Комовского. И не вздумай острить, – нахмурился он, увидев вздернутые в начинающей ухмылке уголки губ Евгения, всегда готового шутить, иногда даже в самых скверных и трагических ситуациях, – не пойму. Надо мной – пожалуйста, а так – не пойму. Но…

Уловив лукавый, с хитринкой, взгляд друга, Михаил непроизвольно рассмеялся, уже в зародыше поняв его очередную шутку. Они с детских лет любили пикироваться, выставляя друг друга в смешном виде.

– Ну все, прощай… – хлопнул он Лопатина по плечу. – Встретимся не раньше чем через полгода. Угрюмова предупреди.

Подтолкнув Лопатина в проходной двор, он сам остался проследить, спрятавшись за каменной аркой, нет ли за ними слежки.

В этой стране всего можно было ожидать. При контакте с новыми людьми, как грипп или другая какая зараза, на новых знакомых автоматически распространялось подозрение, если их контактеры были под колпаком ОГПУ. А многие были… И таких людей становилось все больше и больше.

Егор Коровин отложил ложку и, сыто отвалившись от стола после жадно поглощенного обеда, по давно устоявшейся привычке, с удовольствием отрыгнул. Его мясистое лицо с крупным, как картошка, носом и намечающимися залысинами над низким лбом, после обильной жратвы было покрыто мелкими бисеринками пота. Вытерев поросшей рыжими волосами тыльной стороной крупной узловатой ладони жирные безвольные губы, он повел водянисто-блеклыми глазами, спрятанными в глубине больших надбровных дуг, увенчанных мохнато-белесыми бровями:

– Что там за шум в подъезде? Отдохнуть после работы не дадут, буржуи недобитые!

Он только что пришел с работы после ночного дежурства на Лубянке и, как обычно, был брюзгливо-враждебно настроен против всего мира, окружавшего его. Недобитым буржуем для него был любой мало-мальски интеллигентный человек, имевший какой-то достаток (по советским меркам), хоть в малой степени превышавший его возможности. Классовая ненависть, как он ее понимал, навсегда гнилой занозой въелась в его куцую извилину. Эта ненависть зародилась в его, сына дворника, лакейских мозгах с самого детства и пестовалась жадно-завистливыми разговорами отца и матери – прачки, обстирывавшей своих более благополучных соседей, живших выше их полуподвальной квартиры.

Его отец, Петр Васильевич, после революции поменял свой социальный статус, превратившись из дворника в председателя домкома. Эта идиотская должность, сделавшая его начальником над дворниками и забулдыгой-водопроводчиком, обслуживающими несколько домов, позволила ему расширить за счет полуподвала старую дворническую квартиру, заполучить в свои владения небольшой кабинетик и кладовку, где хранились метлы, лопаты, ведра, другой нехитрый инструментарий и реквизит в виде дурацких лозунгов и флагов, которыми украшалось здание в дни революционных праздников.

В длинной толстовке, обтягивающей пузато-толстозадую фигуру, и в шляпе, венчавшей его блинообразную, в кумачевых прожилках, как бы символизирующих его политическую лояльность, рожу, он с набитым бумагами портфелем под мышкой важно обходил вверенный его попечению участок, давая руководящие указания дворникам. Но, несмотря на свою вальяжную значимость перед подчиненными, старший Коровин продолжал лакейски раболепствовать перед более благополучными жильцами этого квартала: всяческими директорами всевозможных трестов, инженерами, командирами Красной армии, профессорами, бухгалтерами, торговыми работниками высокого ранга, журналистами, артистами и другой новой советской элитой, вышедшей якобы из недр класса-гегемона. Сбор денег с жильцов на различные ремонтные работы позволял ему не только содержать в должном порядке вверенные ему объекты, но и существенно увеличить семейный бюджет. В знак благодарности за получаемую мзду, Петр Васильевич, будучи нештатным сексотом, закладывал своих жильцов-благодетелей с особым остервенением, за что так называемые стражи порядка сквозь пальцы смотрели на его мелкие финансовые шалости.