Добрая, злая - Вера Колочкова

Странный, странный этот Иван. И жалко, что женатый…

* * *

Утром проснулась – квелая. Села на постели, долго смотрела в окно. Надо встать, умыться, на солнце выйти…

Не хочется. Засела внутри непонятная досада-беспокойство, а вместе с нею и стыд проснулся – как там мама-то? Обманула ее, уехала, еще и похвалам всяким радуется… Надо бы ей позвонить, рассказать бодрым голосом, что все у нее на Туманном Альбионе прекрасно. Хотя нет, звонить не стоит. Придется объясняться, отчего так долго трубку не брала. Лучше сообщение отправить…

«У меня все хорошо, люблю, целую, не волнуйся!» Радостное пиканье возвестило об улетевшей в пространство лжи, прикрывая собой кучу оставленных без внимания маминых вызовов, и она вздохнула с грустным, но все-таки облегчением – пусть хоть так…

Выползла из постели, вяло натянула на себя шорты с футболкой, пошлепала к рукомойнику на кухне. По пути заглянула в зеркало – привет-привет, опухшая со сна мексиканская рожа… И кому ты вчера так понравилась – все больше и больше? Шутка жестокая – киргуду…

Вышла в огород, подставила лицо солнцу, потянулась. Как хорошо, что хоть такая радость любому живущему на земле доступна! Солнышко, оно любое лицо ласкает, и красивое, и некрасивое. Так и стояла бы с закрытыми глазами, уплывая в теплое пространство вместе с плывущими из-под сомкнутых век оранжевыми кругами…

– Ты чего так долго спишь?

И опять она вздрогнула от раздавшегося из-за плетня знакомого уже голоса. Скоро уже в привычку войдет – вздрагивать от его голоса. А что, она бы и не возражала, наверное, против такой привычки…

– Иди сюда быстрее! Ну!

Ох, а голос-то нынче какой… неприветливый. Тем более что-то совсем нехорошее, почти опасное послышалось в этом коротком приказном «ну!». Обидеться, что ли? Хотя с обидой – это всегда успеется. Надо же для начала выяснить причину такой неприветливости…

Пошла как сомнамбула, глядя ему в лицо удивленно. Да и лицо, собственно, было – еще то лицо… Совсем не похожее на вчерашнее, насмешливо-доброжелательное. Нынешнее заросло черной щетиной, красные глаза из-под оплывших век глядели зло, болезненно, и рука протянулась через плетень требовательно, пальцы пребольно сжали запястье.

– Давай прыгай, пошли… Ну же, чего ты копаешься? Пошли!

– Куда, Иван? Куда ты меня ведешь? Да что случилось, в конце концов?

Он молча протащил ее прежней дорогой – через поросшую травой усадьбу, во двор, только у двери не проявил прежней смешной галантности, заволок на веранду, усадил на скамью, за стол и сам рухнул напротив.

– Что случилось, Иван? – повторила тихо, по слогам, заглядывая ему в лицо.

– Сейчас, погоди… А может, ты чаю хочешь?

– Нет уж, спасибо! Зачем ты меня сюда приволок? Руку так больно сжал – синяк будет…

– Ну, извини. Наверное, силы не рассчитал.

– Так зачем я тебе понадобилась?

– Зачем, зачем… Сам не знаю, зачем! Я всю ночь не спал, бродил по дому, как пес…

– А отчего не спал-то?

– Погоди, не тарахти… Знаешь, как это бывает? Вот живет человек, а в голове у него зреют потихоньку всякие сомнения, зреют… А потом проговоришь эти сомнения вслух, и будто внутри нарыв лопается! В общем… Если уж так получилось, что именно тебе я их проговорил, то ты меня и выслушай до конца! Поняла?

– Да, поняла…

– И сиди тихо, не возражай и не переспрашивай!

– Ладно, не буду…

Он вздохнул, будто сбросил с себя тяжкую ношу, откинулся на спинку скамейки, замолчал, глядя больными глазами сквозь нее. Потом заговорил медленно, с трудом подбирая слова:

– Вот я вчера тебя так мило воспитывал, про адаптацию рассказывал, про шаблоны окружающей среды… Вроде как я сильно умный, а ты просто маленькая дурочка, ничего в жизни не понимаешь. Так вот что я тебе скажу, милая! Это не ты маленькая дурочка, это я большой дурак! Нет у меня права тебя учить, потому что я в это дерьмо давно уже с головой нырнул! Это я, я давно уже к среде адаптировался, по самой полной программе! Я тот самый цветок и есть, который в целлофане сидит и ни черта из-за него жизни не видит!

– Да уж… Хорошенький цветок, ничего не скажешь… – попробовала она неуклюжей шуткой разбавить тональность его отчаянных восклицаний.

– Тихо, не перебивай меня, пожалуйста. Я и сам собьюсь… Я ведь лет десять назад был примерно таким же, как ты, лениво в эти шаблоны вплывающим… Все говорили – везло мне. На первом курсе женился, в обеспеченную семью вошел. Жена – красавица, тесть – бизнесмен, теща в налоговой работает, после института меня в дело взяли… Все круто, все замелькало, все заработало! Успевай, поворачивайся, деньги лопатой греби! Ну, я и греб… Тесть потом от дел отошел, я все заботы на себя взял. И все у меня есть, понимаешь? Дом, машины, жена-красавица, курорты заграничные… А душа вдруг замаялась, леший ее дери, я и сам не заметил когда! Исподволь как-то… шуршание целлофана раздражать начало! Как так могло получиться, скажи?

– Я не знаю, Иван…

– Вот и я – не знаю! Сижу тут перед тобой, истерю, как дурной герой в романе… Как бишь его там… лишний человек, что ли? Смешно, ей-богу…

Болезненно усмехнувшись, он замотал головой, потом обхватил ее руками, сжал сильно, уперев локти в стол. Наверное, следовало аккурат в этот момент сказать ему что-нибудь умное, да она не знала что. Растерялась. Ну вот что сказать? Что совсем все это не смешно? И что он вовсе не лишний человек из романа? Так это уж совсем глупо будет. Он же не ребенок, чтоб его этими отрицаниями утешать!

– А знаешь, я так лихо во все это на первых порах въехал… – вдруг снова заговорил Иван с тихой и горькой насмешливостью, – как на коне гарцевал, сам собой со стороны гордился. Врал, изворачивался, позволял себе унижать слабых, искренне трепетал перед сильными… Такие понты выдавал, мама не горюй! Казалось, жизнь хлещет ветром удачи, так и прет меня по этому ветру… Ах, какой я хитрый, какой умный, какое к случаю правильное лицо умею делать! Улыбаюсь, когда хочется от злости в морду кулаком въехать, исхожу серьезностью, когда смеяться хочется…. Еду на дорогие курорты, хотя видал я их в гробу, эти курорты! Но ведь все едут, и я еду! Все машины как перчатки меняют, и я меняю! А как же иначе? Так надо, так жизнь требует! Вот ты давеча сказала, что тебе противно к этим требованиям адаптироваться, а я тебе чего ответил, помнишь? Что ничего, мол, насобачишься? Давай, мол, и дальше действуй в этом же духе?

– Нет, все было не так, Иван…

– А знаешь, почему я тебе так сказал? От зависти! Потому что мне самому, когда начинал, нисколько противно не было! Молодой был, резвый! У меня на фирме тоже есть один такой, молодой-начинающий… С него, собственно, у меня все это и началось… Пришла секретарша и говорит – звонили, мол, из другого города родственники этого начинающего, просили домой отпустить, с матерью проститься. Мать у него дома помирала, понимаешь?! Ну, я позвал его к себе, то да се, сочувствую, мол, поезжай… А он в друг на меня глаза выпучил и говорит: что вы, я ж не могу! У нас же на завтра, говорит, презентация назначена! Мне, говорит, интересы фирмы дороже… И пялится на меня так преданно, глазами ест… Вот тут меня и шибануло по темечку! Смотрю на него, ничего толком сказать не могу… А что я ему мог сказать, ничего и не мог, потому что права не имел! Я ведь… Я так же, по сути, своих родителей бросил… Представляешь, восемь лет сюда ни разу не приезжал! Ну, деньги отправлял, конечно… А что – деньги? Они их и не тратили, вон, после похорон в ящике стола сберкнижку нашел, они их исправно на мое имя клали. А ехать сюда – всего-то три часа на машине!