Добрая, злая - Вера Колочкова

Он резко вдохнул в себя воздух, сглотнул трудно, глянул на нее исподлобья. Она сидела ни жива ни мертва, зажав ладони меж коленками, но взгляд не отвела, лишь чуть головой кивнула – продолжай, мол, я слушаю…

– Ну вот, стало быть, с того самого дня меня и начало колбасить… Так вдруг все раздражать начало! И работа, и дом, и семья… Куда ни сунусь – нигде мне места для жизни нет, один целлофан по ушам ездит…

– Ну, так уж и нигде… А дети? Дети у тебя есть?

– Нет. Детей у меня нет. Жена детей рожать отказалась, побоялась шикарную фигуру испортить. Она, знаешь ли, мечтает стать иконой стиля… Меня прямо оторопь берет, когда она начинает про эту икону толковать! И по телевизору сейчас все время талдычат: такая-то, мол, женщина – икона стиля… Как у них вообще язык поворачивается, не понимаю? Молиться, что ль, предлагают на дорогие тряпки? В общем, стал я потихоньку от всего этого сюда сбегать… Живу здесь денька по два, пока не оклемаюсь. А потом обратно. А вчера вдруг понял – не могу больше. Всю ночь не спал… Что мне теперь делать-то, а?

– Не знаю, Иван. Наверное, надо и дальше как-то… истину свою искать. Хоть и в полном одиночестве.

– Че-го? О какой такой истине толкуешь, ты, чертенок малолетний?

– Да о такой. Как писал Пастернак в «Докторе Живаго», истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно. Наверное, ты в своем окружении теперь такой и есть – одиночка. Только истину еще не нашел. И порвать со всеми не успел.

Она и сама отчаянно удивилась, откуда вдруг из памяти выплыло все это – про истину. Хотя чего удивляться-то? Отец, помнится, трижды заставлял ее Пастернака перечитывать… Толком ничего и не поняла, но вот про истину – вдруг запомнилось. И надо же, пригодилось…

– Ишь ты как… – уважительно усмехнулся Иван, глянув на нее будто с другого ракурса. – «Доктор Живаго», значит… А я и не помню, когда в последний раз хоть какую-то книгу в руки брал… А ты дашь мне почитать этого, как его… Живаго?

– Дам. Только у меня с собой нет, конечно… Я тебе потом привезу, ладно?

– Ага. Давай. А ты не проста, чертенок, совсем не проста… Вот выговорился перед тобой, и вроде легче стало. Легкая ты, и слушаешь хорошо. И даже вроде как поняла меня… По крайней мере, за сумасшедшего не приняла, и на том спасибо. Ладно, иди, утомил я тебя, наверное.

– Нет, что ты… Совсем даже…

– Нет, правда. Ты иди, Сань. Мне сейчас надо спать лечь, иначе голова взорвется. Высплюсь, да ехать надо. Протест протестом, а дела за меня никто не сделает. Обязанности, мать их…

– А может, я все-таки останусь, Иван? Пока ты спишь, я тебе поесть приготовлю… Ну чего ты… совсем один?

– А ты никак меня жалеть вздумала? Не надо, чертенок… Выслушала, и на том спасибо. Иди, Сань…

Уже выходя со двора, не утерпела, оглянулась. В открытую створку веранды было видно, как Иван сидит за столом в той же позе, не шелохнувшись. Спина сгорблена, локти на столе, круглая коротко стриженная голова зажата меж ладонями. А говорил – спать пойдет…

А после обеда, когда они с бабой Симой разбрелись по постелям, чтобы в легкой дреме скоротать дневную жару, раздался легкий стук в окно. Соскочила, добежала до окна на цыпочках, отодвинула занавеску…

И отшатнулась в испуге. То есть не в испуге, конечно, а в изумлении. Потому что с чего ради таких красивых мужчин надо бояться? Стоял за окном вроде и не Иван, по крайней мере ничего от того Ивана, исходящего на веранде утренними страданиями, в этом мужчине не было. Этот был хорошо выбрит, тщательно и со вкусом одет, серьезен и деловит лицом. И жест рукой получился приказной-нетерпеливый: а ну, выйди…

И опять она его, как верная подчиненная, послушалась – на свою голову! Выскочила на крыльцо почти в неглиже, то есть в легкомысленном пижамном комплекте, состоящем из коротких трусиков и майки, едва-едва прикрывающей живот. И это при том, что было бы чего там показывать, уж по крайней мере не такую фигурочку-дурочку! Хотя ладно, чего это она смущением расхлопоталась… Все равно выше «чертенка» не прыгнешь, ну разве только до благодарной слушательницы дотянешься…

– Ты что, спала, что ли? Я тебя разбудил?

– Да нет, ничего… А ты уже уезжаешь?

– Да. Вот зашел спросить… Ты долго еще здесь будешь?

– Не знаю… Недели две-три… А что?

– А… Ну, это хорошо. Значит, еще застану. Я к выходным снова сюда приеду.

– Что ж, приезжай…

Хотела пожать плечами равнодушно, а получилось слишком уж откровенно радостно. И босыми ногами переступила, как резвая коза, только что вверх не подпрыгнула. А от следующей его фразы аж горло перехватило:

– Сань, дай-ка мне свой номер телефона на всякий случай…

– За… Записывай!

Опа! От волнения и номер мобильника из головы улетучился! Пришлось напрягать разъехавшиеся мозги, чтобы всплыли в них заветные цифры. А он будто ничего и не замечает, достал мобильник, ждет… Наконец образумилась, вспомнила, продиктовала.

– Ну все, я записал… Ты у меня под именем «чертенок» будешь. Так я позвоню, можно?

– Конечно… Конечно, звони!

– Ну, пока?

– Пока, Иван…

Ушел. Постояла еще на крыльце, потом тихонько спустилась, дошла до калитки, выглянула на улицу. Вон его черная машина, свернула в проулок, оставив после себя облако дорожной пыли…

И потекло время – в маетном изумлении ожидания. Позвонит, не позвонит? А может, уже в следующую секунду о ней забыл? Но ведь зачем-то номер телефона попросил все-таки? Нет, конечно же, не позвонит…

Остаток дня еще туда-сюда прошел, а вот с утра следующего дня… Проснулась и первым делом потянулась к телефону – зачем, спрашивается? Если бы позвонил, и во сне бы услышала. Нет, надо себя в руки взять – не ждать, не ждать! Ей ли не знать, что нельзя искушаться такими ожиданиями? Она ли не знает, как это больно, когда ожидание не сбывается?

Помнится, в школе она вот так однажды осмелилась – ожидать ответного чувства. Очень уж ей нравился Сашка Потапов из параллельного класса. Ходила, лелеяла в себе это «нравится», картинки красивые в голове рисовала. Потом решилась – сама к нему подошла. Постояли, поговорили о том о сем, и вроде он вполне на ее душевный порыв откликнулся… А потом, сволочь, на смех поднял. Ходил и каждому встречному-поперечному рассказывал – караул, мол, ко мне Индеец клеится! Это у нее в школе такая обидная погонялка была – Индеец…

Потом приучилась даже и в мыслях не позволять себе ожиданий. А если и нравился кто, так и радовалась этому одностороннему, вполне приятному ощущению, носила его внутри, как забаву. Или как маленькое подспорье для души. Не обязательно же об этом подспорье на весь белый свет кричать! Потихоньку привыкла… Только вот с Кирюшей все как-то наоборот получилось. То есть сам Кирюша в ее жизни случился, а подспорья в душе не было…