Иван Грозный. Двойной портрет - Сергей Платонов

Воспользовавшись давнишней дружбой с Данией, Грозный посадил в Ливонии в качестве вассала (по московской терминологии «голдовника») датского принца Магнуса. Со вновь назначенным королем был заключен обстоятельный договор, в силу которого Иван IV отступился от прямого управления Ливонией; за Магнусом, его наследниками и всеми жителями страны были признаны прежние права и привилегии, суды и обычаи, а также свободное исповедание лютеранства. Ливонцам открывалась свободная и беспошлинная торговля в Московском государстве, за что, в свою очередь, они обязывались свободно пропускать в Москву иностранных купцов со всякого рода товарами, а также художников, ремесленников и техников.

Для царя самыми выгодными статьями договора были военные условия. Новый ливонский правитель должен был помочь в овладении Ревелем и Ригой: в договоре предусматривалось, что если эти города не признают Магнуса королем добровольно, царь их к этому принудит; во исполнение этого обещания московский государь брал на свое содержание все военные силы, которые Магнус приведет ему на помощь, и подчинял его командованию московских воевод, в случае совместного с русскими ведения войны.

Свой военно-политический план Грозный обставил большой торжественностью и блеском: пышные празднества сопровождали объявление Магнуса королем Ливонии и женихом царской племянницы. Чтобы показать свое расположение к Ливонии и ее новому правителю, Грозный отпустил с ним на родину множество пленных немцев, сидевших по тюрьмам и сосланных на поселение во внутренние области Москвы.

Всеми этими мерами царь действительно достиг благоприятного впечатления. Руссов говорит: «Очень многие тогда радовались и ликовали в Ливонии, будучи вполне уверены, что московит уступит и передаст Магнусу все взятое им в Ливонии. Немецкая свита Магнуса признала его наилучшим и христианским господином, который возведет их до великих почестей и снова возвратит им отечество. Тогда многие во всей Ливонии стали относиться благосклонно к герцогу Магнусу и не знали лучшего утешения и помощи на земле для Ливонии».

Грозный поспешил использовать новосозданное орудие борьбы за Ливонию. Не успели в Москве провозгласить Магнуса королем, как уже царь послал его на осаду Ревеля с 25-тысячной армией; позднее подошло, как выражается Руссов, «еще одно сильное войско русских, называвшееся опричниками». Магнус простоял под Ревелем почти семь месяцев, громил крепостные стены русской тяжелой артиллерией, но не смог взять город, которому шведские корабли подвозили припасы и снаряды.

Отступление от Ревеля не остановило энергии Грозного. В 1571 году, тотчас же за нашествием Девлет-Гирея, мы его опять видим в Новгороде, полкам приказано собираться в Орешке у Ладожского озера и у Дерпта, чтобы вести войну со шведами в Финляндии и Эстонии. В следующем году (1572) он снова, как в 1563 году под Полоцком, становится во главе командования и бросает в бой лучшие отряды своих опричников. К этому времени относится своеобразный план вербовки для Москвы военных наемников, обученных европейскому бою.

Материал для наемнических отрядов могла теперь доставить сама Ливония, где, благодаря непрерывному военному положению, разоренные люди и отвыкшая от работы молодежь охотно принимались за солдатское ремесло. Типичную фигуру того времени представляет и первый в Москве предводитель наемников, которому Грозный поручил вербовку, Юрген Фаренсбах (или Юрий Францбек, как его окрестили русские): ливонский дворянин, совсем еще молодой, но успевший побывать на службе чуть ли не во всех европейских странах: в Швеции, Франции, Нидерландах, Австрии. Фаренсбах попал в плен к русским и прямо из тюрьмы получил свое новое назначение; он набрал семитысячный отряд ливонских и чужеземных так называемых гофлейтов (буквально «дворовых людей») и впервые показал свое искусство против татар на Оке, где, под начальством Воротынского, удалось отразить новое нападение Девлет-Гирея.

Руссов замечает с огорчением по поводу успеха вербовки Фаренебаха: «Во веки веков прежде не слышно было, чтобы ливонцы и чужеземцы так приставали к московиту, как в эти годы… Добрые старые ливонцы открещивались от московита, но много молодых, также и старых ливонцев перешли на его сторону, несмотря на то, что московит без устали домогался их отечества и публично говорил, что не оставит Ливонии в покое до тех пор, пока не вырвет с корнем всю сорную траву, то есть всех ливонских дворян и немцев. Несмотря на то, многие ливонцы по своей слепоте и неразумию всеми силами старались, чтобы московит как можно скорее и легче уничтожил их».

Успехи Ивана IV в Ливонии в 1572–1573 годах объясняются полным бездействием Польши и Литвы, где со смертью Сигизмунда II должна была прекратиться соединявшая оба государства династия Ягеллонов. С 1571 года царь готовится к войне с Ливонией и восстанавливает разрушенную врагом крепость Таурус, стоявшую против Вильны, — старый испытанный Москвою способ подготовки кампании, применявшийся со времен Ивана III к Нарве, Казани и Полоцку. Между тем кончина Сигизмунда II в 1572 году поставила на очередь вопрос об избрании короля. Для польско-литовской аристократии явился удобный мотив, чтобы предложить Ивану IV остановить враждебные действия: паны заговорили о возможности объединения обеих держав, польско-литовской и московской, под одной династией.

В свою очередь, для Грозного открылся повод развить большую дипломатическую кампанию с целью окончательного закрепления за собой Ливонии.

4

Два раза возобновлялись переговоры между Речью Посполитой и Москвой: в 1573 году, по смерти Сигизмунда, и в 1575 году, когда, вследствие бегства французского принца Генриха Валуа, избранного польским королем, вновь наступило бескоролевье.

Оба раза партии в Польше и Литве разделялись очень определенно на сторонников и противников царя московского. За него была большая часть шляхты, затем все население нешляхетское, особенно крестьяне, как сообщает венецианский посланник — наблюдатель, внимательный и острый. Тяготение к московскому царю средних и низших классов общества, не имевших участия в выборах и сеймах, впрочем, не имело политического значения. Против кандидатуры царя была высшая аристократия, и, так как в ее руках находилось ведение переговоров, она легко могла расстраивать все надежды и расчеты сторонников Ивана IV.

В переговорах московского двора с правительством польско-литовского бескоролевья выступает во всем блеске дипломатический и ораторский талант Грозного. Литовским послам он любит давать личные аудиенции, во время которых произносит длинные речи, делает интересные признания, придумывает оправдания своей политике.

Послу Воропаю, явившемуся по смерти Сигизмунда, он говорил с большим подъемом: «Ваши паны польские и литовские теперь без главы: потому что, хотя в короне польской и великом княжестве литовском и много голов, однако одной доброй головы нет, которая бы всем управляла, к которой бы все вы могли прибегать, как потоки или воды к морю стекают… Если ваши паны, будучи теперь без государя, захотят меня взять в государи, то увидят, какого во мне получат защитника и доброго правителя; сила поганская тогда выситься не будет, да не только поганство, Рим и ни одно королевство против нас не устоит, когда земли ваши будут заодно с нашими».