Иван Грозный. Двойной портрет - Сергей Платонов

Штаден дает нам материал, чтобы мы могли оценить по-настоящему важность событий, заполняющих 1571–1572 годы, — эпоху крымской опасности. К данным, заключающимся в его рассказе, мы прибавим еще один уже раньше бывший известным факт: на сторону крымского хана перешел кабардинский князь Темрюк, тесть царя, отец умершей в 1569 году царицы Марьи Темрюковны. Очевидно, это был момент, когда международное положение московского правительства пошатнулось, союзники его и вассалы стали от него отступаться.

Понятным становится возникновение в Москве новой паники, новый прилив розысков по делам измены, новое усиление опал и казней; между прочим разъясняется и загадочная гибель Михаила Темрюковича, брата царицы Марьи, одно время находившегося в большой милости у Ивана IV.

6

В освещении наиболее темного периода эпохи Ивана Грозного — конца 60-х и начала 70-х годов XVI века — выдаются работы таких ученых, как С. Б. Веселовский[20], Б. Д. Греков, И. И. Полосин, П. А. Садиков[21]. В моем кратком очерке я позволю себе сослаться только на главнейшие данные и выводы в работах названных исследователей.

С. Б. Веселовский дал нам в своей работе «Синодик опальных царя Ивана, как исторический источник» ценнейшее исследование по истории внутреннего порядка в Московской державе середины XVI века. Перед нами проходит пестрая вереница служилых людей всех разрядов от княжеских фамилий до простых детей боярских и представителей еще более низкого звания; мы узнаем служебную карьеру множества лиц, которые участвовали в походах и администрации 50-х, 60-х и начала 70-х годов, и которых так или иначе постигла опала царя Ивана IV. Исследователь прибавил к именам, упомянутым в списках синодика, разосланного Иваном IV по монастырям под конец царствования, еще имена тех, кто назван в «Сказаниях» Курбского, в записках Шлихтинга, в летописях и книгах приказов. Далее он проделал огромную работу генеалогического характера, извлекши, где только возможно было, сведения о служебной карьере казненного или убитого и его родственников и объясняя судьбу очень большой части военнослужащих в Московской державе от начала XVI века до середины 70-х годов. Таким образом, в его исследовании о синодиках мы имеем как бы новый документ — приведенный в систему справочника сборник данных по истории военной и гражданской администрации Московской державы.

По вопросу, который нас особенно занимает в данную минуту, а именно, каковы были размеры опал и казней в течение 1565–1572 годов и по каким мотивам совершались эти расправы, исследователь дает нам очень ценные сведения.

Мы читаем у него следующую выписку из так называемой Александро-Невской летописи в рассказе об учреждении опричнины: «Тое же зимы 1565 г. февраля месяца, повеле царь и великий князь казнить смертною казнью за великие и изменные (курсив мой. — Р. В.) дела боярина князя Александра Борисовича Горбатова да сына его князя Петра, да окольничего Петра Петрова сына Головина, да князя Ивана княж Иванова сына Сухове Кашина, да кн. Дмитрия княж Андреева сына Шевырева». Обвинение в «измене» типично для целого ряда случаев, собственно говоря, оно относится почти ко всем лицам, о которых исследователь мог найти указание мотива ареста, казни или убийства.

По «изменному делу» новгородского архиепископа Пимена и других обвиняется знаменитый дипломат Иван Михайлович Висковатый; по рассказу Шлихтинга, дьяк Щелкалов (заступивший место Висковатого в Посольском приказе) обвинял его в «вероломстве и обмане», ссылаясь на его тайную переписку с королем польским, турецким султаном и крымским ханом. Но если в случае с Висковатым обвинение было основано на подозрениях и, может быть, на доносах, то вот реальный поступок — когда обвиняемый в измене арестован с поличным на месте преступления: по рассказу того же Шлихтинга, князь Горинский был схвачен на пути в пределы Литвы и посажен на кол; вместе с ним погибло (было повешено) около 50 человек (надо думать, что это была свита князя, его слуги и холопы).

Далее в исследовании о синодиках мы находим указание на ряд случаев, когда подвергаются казни очень видные и заслуженные люди или за попытку бежать, или за бегство кого-либо из родственников.

Все к той же категории сообщников побега или приготовления к таковому принадлежат те лица (их довольно много), которые дали в свое время поруку за вельможных князей Мстиславских, Пронских, Прозоровских и др., нарушивших свое обещание «служить верой и правдой московскому государю».

Весьма естественно, что в числе изменников оказывается уличенный во взятках администратор по военному транспорту. Шлихтинг рассказывает: «Вернувшись из Великих Лук, тиран приказал своим убийцам из опричнины рассечь на куски канцлера Казарина Дубровского. Те, вторгшись в его дом, рассекли его, сидевшего совершенно безбоязненно с двумя сыновьями, как самого, так и сыновей, и куски трупов бросили в находившийся при доме колодец. Причиной же столь свирепого и жестокого убийства было не что иное, как обвинение Казарина обозниками и подводчиками в том, что он обычно брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя, а не воинов или графов». Здесь С. Б. Веселовский опорочивает достоверность искателя ужасов Шлихтинга: изобличенного в злоупотреблениях по военному транспорту Казарина Дубровского исполнители казни застали вовсе не мирно сидящим в семье своей за столом, а во главе пришедших к нему «на пособь», то есть на помощь, вооруженных слуг и родственников, которые оказали опричникам сопротивление; вину Казарина исследователь синодика считает более серьезной, чем злоупотребления в расплате с перевозчиками пушек.

Бегство в Литву, и одиночное, и целыми группами, не только обыкновенных служилых людей, но и знатных лиц, командиров и администраторов, и притом во время войны — это ли не было тяжкое государственное преступление, с которым приходилось бороться Ивану Грозному, зияющая рана в народном организме, стихийная беда, на которую царь реагировал опалами и казнями, новым и новым «перебором людишек», отставкой одних слуг, приближением других!

Здесь были, может быть, преувеличения, была погоня за изменниками мнимыми, были допущены личные интриги конкурентов, как, например, в деле Висковатого, которого, по-видимому, вытеснил его соперник по службе Щелкалов, сразу выступивший его обвинителем.

С другой стороны, однако, надо признать, что в борьбе с изменой Иван Грозный недооценивал грозившей ему опасности, не замечал в своем окружении подлинных предателей. Он не подозревал, сколько у него осталось слуг, подобных Штадену, у которого в голове уже слагались не только мысли о бегстве за границу, но и более широкие планы интервенции, коалиционного нападения на Московию, для осуществления чего он втихомолку собирал нужные сведения.

7

Помимо нагляднейших фактов реальной измены были еще другие явления скрытого неуловимого ухода от государственной службы, уклонения от работы на свою страну и свой народ. Об одном из видов такого «внутреннего бегства» мы получаем яркое представление из замечательного исследования С. Б. Веселовского «О монастырском землевладении Московской Руси во второй половине XVI века».