День, когда мы были счастливы - Джорджия Хантер

Элишка смеется, качая головой.

– Подразним судьбу? Ты правильно понял?

Адди обожает американские выражения и не спешит признаваться, что иногда искажает их.

– Наверное, нет. Но что скажешь, попробуем?

– Я согласна, если ты тоже, – говорит Элишка, с прищуром глядя на него, как будто бросая ему вызов.

Адди качает головой, восхищаясь тем, с какой легкостью Элишка способна смеяться над опасностью. Кроме жалоб на жару, она, кажется, ни капли не обеспокоена их двухмесячной задержкой в Дакаре. Он поворачивается к ней, игриво дуя на светлый локон над ушком и изучая кожу головы, как, бывало, его мама рассматривала кожу куриц на рынке в Радоме.

– Ты выглядишь в самый раз, – говорит он, складывая кисть в виде пасти. – Как раз время ужинать. Уверен, акулы голодные.

Он хватает Элишку за колено.

– Netvor[61]! – визжит Элишка, шлепая его по руке.

Адди ловит ее ладонь.

– Netvor! Это что-то новенькое.

– Ты netvor, – говорит она. – Чудовище! Понимаешь?

Между собой они разговаривают на французском, но Элишка каждый день учит Адди примерно десятку чешских слов.

– Чудовище? – поддразнивает Адди. – Это пустяки!

Он обнимает ее и покусывает ушко, откидываясь назад, их головы мягко приземляются на песок.

Они нашли пляж две недели назад. Свежий воздух и уединение – настоящий рай. Остальные пассажиры не отваживаются забредать так далеко поодиночке, а местных, похоже, пляж мало интересует.

– У них и так кожа черная, зачем им? – как-то съязвила Элишка, на что Адди спросил, видела ли она раньше чернокожего человека. Оказалось, что до высадки в Дакаре нет, как большинство остальных на борту «Альсины». На самом деле, большинство европейских беженцев с «Альсины» отказывались разговаривать с африканцами. Адди находил такое поведение абсурдным. Ведь именно расизм – самый корень нацистской идеологии – стал причиной их бегства из Европы.

– С чего мне не хотеть узнать африканцев? – удивился он, когда Элишка поинтересовалась, почему он считает необходимым общаться с местными. – Мы ничем не лучше них. А кроме того, люди – это все, через них узнаешь место.

С момента прибытия он подружился с несколькими владельцами магазинчиков в гавани, даже выменял у одного из них цветной плетеный браслет, который завязал на запястье Элишки, на фото Джуди Гарленд[62], вырванное из журнала, оставленного кем-то из пассажиров «Альсины» в салоне первого класса.

Адди смотрит на часы, встает и поднимает Элишку на ноги.

– Уже пора? – дуется она.

– Да, дорогая.

Неся обувь в руках, они идут обратно по пляжу в ту сторону, откуда пришли.

– Так не хочется уходить отсюда, – вздыхает Элишка.

– Знаю. Но нам нельзя опаздывать.

Они уговорили караульного на особое разрешение сойти с «Альсины» на берег с полудня до шести вечера. Если они нарушат комендантский час, их лишат этой привилегии.

– Как мадам Лоубир сегодня? – спрашивает Адди на ходу.

Элишка смеется.

– Гранд-дама! Она… как это сказать… a bourru[63]. Брюзга.

За последний месяц мать Элишки ясно дала понять, что ей не угодны ухаживания Адди за ее дочерью. Это не имеет никакого отношения к тому, что он еврей, заверяет его Элишка – в конце концов, Лоубиры тоже евреи. Дело в том, что он поляк, а по мнению Магдалены, ее получившая образование в частном швейцарском пансионе дочь, которую ждет блестящее будущее, слишком хороша для поляка. Однако Адди твердо намерен переубедить мадам Лоубир и изо всех сил старается обращаться с ней с предельным уважением и почтительностью.

– Не волнуйся насчет моей мамы, – фыркает Элишка. – Ей никто не нравится. Она смягчится. Просто надо подождать. Обстоятельства немного… необычные, не правда ли?

– Наверное, – говорит Адди, хотя он еще не встречал человека, которому не понравился бы.

Они медленно идут, наслаждаясь простором, болтая о музыке, фильмах и любимых книгах. Элишка вспоминает, как росла в Чехословакии, о своей подруге Лорене из заграничной школы в Женеве, о летних каникулах в Провансе. Адди рассказывает про свои любимые кафе в Париже, про мечту посетить Нью-Йорк и джаз-клубы в Гарлеме, вживую услышать великих исполнителей. Именно так приятно они могли бы беседовать до того, как их миры перевернули с ног на голову.

– По чему из довоенной жизни ты скучаешь больше всего? – спрашивает Элишка, поднимая на него глаза.

Адди не колеблется ни секунды.

– По шоколаду! Темному, швейцарскому, – широко улыбается он.

Запасы шоколада на «Альсине» закончились неделю назад. Элишка смеется.

– А ты? – спрашивает Адди. – По чему ты скучаешь больше всего?

– Я скучаю по своей подруге Лорене. Я могла рассказать ей все. Я и сейчас рассказываю, но письма – это совсем другое.

Адди кивает. «Я тоже скучаю по людям. Я скучаю по семье», – хочет сказать он, но не говорит. Родители Элишки живут раздельно, и она не близка с отцом, который сейчас в Англии, как и многие ее друзья, включая Лорену. В Бразилии живет ее дядя. Вот и вся ее семья. Адди знает, что, несмотря на ежедневные жалобы, Элишка сильно любит мать. Она не представляет, каково жить без Гранд-дамы. Она не лежит по ночам без сна, как Адди, страшно волнуясь о судьбе оставшихся дома любимых. Для него все по-другому. Иногда невыносимо. Он понятия не имеет, где находятся его родители, братья и сестры, кузины и тети с дядями, его маленькая племянница – он даже не знает, живы ли они. Он знает только то, что печатают в газетах, и все это не вселяет надежды. Последние заголовки подтверждают то, что рассказывали ему поляки на «Альсине»: нацисты начали сгонять евреев в кучу, заставляя жить по четыре-пять человек в одной комнате в огороженных районах. Гетто. Они теперь есть в большинстве крупных городов, в некоторых по два. От мысли, что его родителей выгнали из их квартиры – заставили покинуть дом, в котором он провел первые девятнадцать лет своей жизни, дом, который они с таким трудом приобрели, – Адди становится не по себе. Но он не может обсуждать заголовки или свою семью с Элишкой. Он пытался несколько раз, зная, что даже если просто произнесет их имена вслух, они станут более настоящими, более живыми, по крайней мере в его сердце. Но каждый раз, когда он поднимает эту тему, она отмахивается.

– Ты выглядишь таким печальным, когда говоришь о своей семье, – говорит она. – Адди, я уверена, что с ними все хорошо. Давай говорить только о том, что делает нас счастливыми. О том, что ждет впереди.