Солнце в силках - Марина Сычева

из душевного родника. Истончилась струя, из бьющего ключа превратилась в жалкую лужицу. Зачерпнешь еще – и вовсе ничего не останется.

А время, отведенное Алтаане, иссякало. Тураах чувствовала, как билась нить, протянутая от сережки-веточки в неизвестность. Быстрее. Быстрее. Торопись!

Удаганка понимала: биение в любой момент оборвется.

Скрывая тревогу, Тураах распрощалась с Юёдюёном. Старик торопился вернуться домой, к едва обретенной жене. Обещание он сдержал: от берега, куда ткнулась его ладья, до жилища Кудустая было всего ничего пешим шагом. Стоит преодолеть цепочку холмов – и раскинутся перед тобой степные владения абааса, даже юрту его, грибной шляпкой вспухающую среди травы, сразу увидишь, не собьешься.

Стоило парусу скрыться вдали, Тураах провалилась в отчаяние. Не перед кем больше крепиться, держать лицо. Глаза плавились слезами, страх требовал лечь и не шевелиться до самой смерти. Сдаться. Спрятаться.

На что она рассчитывала, отправляясь на поиски? Как бросить вызов могучему абаасу с жалкой пригоршней сил в запасе?

Вопросы теснились в голове, мешая рассуждать хладнокровно.

Тураах, бездумно шагавшая на холм, села, обняла колени и замерла.

Зачем тебе идти дальше, бесполезная, бессильная мелкая вошь? Даже гордое название удаган тебе не поможет! Нет больше силы твоей, иссякла. Не скоро теперь наберется. Да и наберется ли?

Серобокая, остро чувствующая состояние Тураах, сверкнула черным глазом:

– Послушай, Тураах, ведь не все в мире решается ударом в лоб. Можно иногда и др-ругим взять. Я расскажу тебе одну древнюю сказку про хитр-рого вора Кутурука, а потом… а потом мы посмотрим, что можно сделать.

Серобокая! Ведь она еще на свободе!

Тураах вскинула глаза, осмотрела свою темницу внимательнее. Хоть окошко бы, хоть мельчайшую щелочку, и удаганка бы передала кут Серобокой. Ворона бы успела, донесла бы в клюве слабеющую душу Алтааны к ее умирающему телу. Но темница была сделана на славу.

Может, оставшаяся снаружи ворона найдет лазейку? Тураах потянулась сознанием к Серобокой, благо это не требовало особых усилий, и вскрикнула: плотно опутанная сетью, билась ворона, оглашая криком степь. Поймал Серобокую хитрый Суодолбы. Всех поймал.

Теперь только ждать возвращения абааса и того, что последует затем. Тураах содрогнулась.

Нет выхода.

Глава восьмая

Шаг. Под ногой хрустнула сухая ветка, скрытая палой листвой. Эрхан проглотил ругательство, замер, затаив дыхание.

Густая поросль, наползавшая на северный склон каменистого холма, еще скрывала охотника от устроившегося на дневную лежку оленя, но малейший шорох мог его спугнуть – ищи потом по тайге!

По следу лесного красавца Эрхан шел несколько дней: зверь попался осторожный. Но сегодня охотник надеялся на благосклонность Байаная. На рассвете Эрхан наткнулся на свежие затеси рогов, а затем приметил рогатого, движущегося вверх по каменистому склону. Поднявшийся с ночи южный ветер вынудил охотника сделать внушительный крюк по лесу, чтобы подойти к лежке с подветренной стороны.

Место было не слишком удачное: густой подлесок, служивший охотнику прикрытием, редел, на середине подъема сменяясь голыми камнями. Но шанс подкрасться поближе, прячась за валунами, подогревал и без того горячую кровь Эрхана. Оленина высоко ценилась охотниками, а раскидистые рога были желанным трофеем. Такое сокровище можно было удачно выменять, но Эрхан мечтал повесить рога на стену отчей юрты.

Эрхан осторожно шагнул, встал на границе подлеска.

Вот он! Залег в ложбинке, костяные отростки рогов только и видно. Три, четыре – семь! Семь отростков! Знатная добыча!

Эрхан пригнулся и перебежал под прикрытие вросшего в землю мшистого валуна. Уши оленя настороженно шевельнулись.

Еще одна короткая перебежка – и вот уже виден лесной красавец. Золотится мягкая шерсть, плавно изгибается сильная шея, поблескивают умные глаза под ветвями взметнувшихся рогов.

Эрхан, стараясь не шуметь, снял с плеча лук, наложил стрелу на тетиву. Глубоко вдохнул. Плавно шагнул из укрытия и на выдохе выпустил стрелу.

Тревожно тренькнуло. Олень вскочил. Взгляды охотника и зверя встретились.

Время растянулось до бесконечности. Стрела замерла в воздухе, зависла между еще и уже. И лишь олень был вне мгновения. Почудилось: не зверь то, а человек. Да и человек ли? Хищная тьма так и плещется в глазах.

Олень встал на дыбы, ударил копытами в землю. И время понеслось вскачь. Зависшая в пространстве стрела изогнулась и со свистом устремилась назад, метя острием в грудь Эрхана.

Сердце зашлось от ужаса. Крик сдавил глотку, не в силах вырваться наружу. Отскочить бы в сторону, да непослушные ноги будто вросли в землю. Все, что оставалось Эрхану, – смотреть на приближающуюся смерть.

Удар. Грудная клетка взорвалась болью. Сын Сэмэтэя пошатнулся. Удивленно взглянул на стрелу, глубоко вошедшую в тело, на набухающую алым одежду. Все еще не веря, поднял взгляд на оленя. Тот оскалился довольно, по-волчьи, и стал наступать на охотника.

Да ведь он просто съест меня!

Ноги Эрхана подкосились, и он провалился во тьму.

Удивление не оставляло полуабааса: за Алтааной пришел не боотур, способный тягаться с Кудустаем, не шаман с громогласным бубном и даже не обычный парень из улуса пленницы, а хрупкая девчонка.

Алтаана – красавица, неужто не нашлось ни брата, ни жениха? Суодолбы бы за такой в пекло сунулся.

Но и девчонка-воришка не проста, ведь почти обхитрила. Да еще птица эта, что с ней. Словно связь между ними какая… Но и ворону Суодолбы словит.

Широко раскрыв дверь темницы, полуабаас втолкнул туда воришку:

– Вот, Чолбоода, жениха тебе привел! Прославленного вора Кутурука! – растрепанная, скалящаяся Чолбоода взвилась, как бешеный зверь, готовая к прыжку. Суодолбы торжествовал: сестрица Кудустая ох как любила поиздеваться над полуабаасом, теперь его черед. Взвоешь еще, горе-невеста, от насмешек! – Могу даже наедине вас оставить, глядишь, успеете до возвращения Кудустая поженихаться. Да только тебе, прекрасная Чолбоода, сначала вырастить женихалку у Кутурука придется!

Чолбоода скалилась, почти рыча, но в глазах плясало замешательство.

– Не поняла, невестушка?! – рассмеялся Суодолбы. – Женишок-то твой – баба: титьки есть, женихалки нет.

Сестра Кудустая дернулась, всем телом развернулась к застывшему воришке, шагнула вплотную, ловя взгляд черных, опушенных по-девичьи длинными ресницами глаз, и вдруг грубо, с силой схватила Кутурука за промежность.

– О, проверь, проверь! – Суодолбы наслаждался, подначивая Чолбооду.

Грязно выругавшись, сестра Кудустая оттолкнула лже-Кутурука и вылетела из темницы, задев плечом заливающегося хохотом Суодолбы:

– Пусти, сучий потрох!

Отсмеявшись, полуабаас довольно поскреб волосатую грудь, разглядывая воришку.

– А ты посиди-ка здесь до приезда Кудустая! И поверь, он сдерет с тебя шкуру, как и обещал! Ему нет дела, девка ты али воин.

Широко распахнув дверь юрты, Суодолбы с трудом протиснулся внутрь, прижимая к себе клетку с затихшей птицей.

Ох и зол же сейчас Кудустай, должно быть! Кружит могучий абаас по степи, выглядывает следы нахального Кутурука, да найти все не может. А выродок Суодолбы тем временем давно уже изловил и воришку, и птицу эту странную! Другая бы вырывалась, а эта, только оказавшись в клетке, затихла и глядит черным глазом.

Суодолбы, неуютно чувствовавший себя под внимательным птичьим взглядом, тряхнул клетку. Ворона забила крыльями. Полуабаас хмыкнул, водрузил клетку на стол и сел, задумавшись. Рука сама потянулась к волосатой груди.

Выродок, полукровка, сучий потрох… Как его только не величал Кудустай, да ведь смог же он то, что могучему Кудустаю оказалось не по силам. Или не по мозгам? Выходит, не столь важно, чей ты сын и какого рода твоя мать. Не в этом, видать, дело. За что же все эти издевки да тычки?

И что будет, когда вернется Кудустай?

А хорошо бы, коли отблагодарил бы его хозяин! Заслужить бы хорошей похлебки, наваристой, с мясом! А вдруг расщедрится Кудустай так, что даже орон в юрте для Суодолбы выделит? Не все же в хлеву спать… Даже у псов конура есть. Ведь сохранил невесту Кудустая слуга, не дал похитить Алтаану!

Какие у нее удивительные, янтарного цвета глаза! Печальные. Ни разу не видел Суодолбы, чтобы она улыбалась, чтобы глаза искрились. Только страх или тоска.

А когда она смеется (ведь