Цареубийца. Подлинные мемуары графа Орлова - Алексей Орлов

– Женюсь на Лизе, и делу конец! – говорил Пётр Алексеевич на все возражения. – Наше родство не близкое, у нас отцы и матери разные, да разве не было примеров, чтобы и при близком родстве цари женились? Я император – как прикажу, так и будет.

Видя такое его влечение, Долгоруковы поспешили Петра Алексеевича со своей дочерью Екатериной свести, которая была родной сестрой князя Ивана. Красавицей была княжна Екатерина, глядеть – не наглядеться, но скандал вышел: она к Петру Алексеевичу никакого расположения не чувствовала, у неё собственный воздыхатель имелся. Тем воздыхателем был иноземец Миллесим или Миллезим – имя это или прозвище, не помню[13]. Такая у них любовь была, куда там! – но Долгоруковы этого Миллесима прогнали и чуть не силком заставили Екатерину с Пётром Алексеевичем обручиться. Как они их уговорили, никому не известно; его-то ещё могли склонить, он весь в их власти находился, но она была горда и характера сильного, такую сломить непросто…

В. Серов. Пётр II и цесаревна Елизавета на псовой охоте

Кстати, по отцу она звалась Алексеевной и если бы стала государыней, то в российской бытности три императрицы Екатерины Алексеевны были бы: первая – жена Петра Алексеевича Первого, вторая – его внука Петра Алексеевича Второго, третья – другого внука, Петра Фёдоровича Третьего. Впрочем, до другого внука дело, наверное, не дошло бы…

Как бы там ни привелось, но Бог рассудил иначе: в тот самый день, когда должна была княжна Екатерина с Петром Алексеевичем венчаться, царь умер. Говорили, что от оспы, – мы этого не знаем, в последнее время он у Долгоруковых проживал, у нас не появлялся, – однако и при оспе люди выживают. У нас кузнец Михей оспой болел, за ним – Феофилакт, плотник, а за ним ещё Дормидонт, маляр, со всем семейством, – и никто не помер, слава богу! А тут молодой, в цвете сил и, нате вам, помер! Правда, пил юный Пётр Алексеевич много – я уж рассказывал – и жизнь вёл беспокойную, разгульную, так что, может, и впрямь не смог болезнь одолеть.

По смерти Петра Алексеевича Второго императрицей стала Анна Иоанновна, дочь родного брата Петра Алексеевича Первого, слабого умом царя Иоанна, что умер в молодых летах, успев, однако, изрядное потомство оставить. В живых остались только девки, царевны; жили они со своей матерью, вдовствующей царицей Прасковьей Фёдоровной, все здесь, в Измайлово, пока государь Пётр Алексеевич Первый их в Петербург не перевёз, где своих племянниц за иностранных принцев замуж выдал.

Портрет княжны Екатерины Алексеевны Долгоруковой, невесты Петра II. Неизвестный художник, первая половина XVIII века

Анна Иоанновна тоже была выдана за какого-то принца, но тот возьми и умри сразу после свадьбы[14]; так она и жила молодой вдовой на чужой сторонке. Как и отчего Анну Иоанновну на престол российский пригласили, нам не сообщили, не нашего ума это дело[15], но вернулась она из-за границы снова в Измайлово. Жила она здесь год или малость поболее, но нам этот год целым веком показался. Что тут творилось, не приведи Господи! Машке-рады, балы, увеселения с фейерверками, заграничные театры, шутов да скоморохов представления – и прочее, и прочее, и прочее! И ладно бы, если шло то веселье от сердца, простое и искреннее, но нет – было оно надрывным, а нередко и злым.

Скажем, привезла государыня с собой карликов и карликовиц – любила она всяческих уродцев, совсем как её дядя Пётр Алексеевич. Он, однако, из них умерших коллекцию составлял, в банки помещая, словно редких животных, а государыня Анна Иоанновна при себе таковых уродцев держала, поощряя на выходки, кои не в каждом кабаке допустили бы. Заполонили эти карлики и карликовицы всё Измайлово, житья от них не стало: такие пакостники, всех задирают, невзирая на чин и возраст, и всякие обидные мерзости выделывают. А тронуть их нельзя – головы лишишься.

На расправу государыня была скорой. Как-то повар наш Никодим недоглядел: подал ей к блинам прогорклое масло; государыня Анна Иоанновна очень русскую кухню любила – блины и пироги всегда к её столу подавали. Государыня осерчала и велела тотчас Никодима повесить. Схватили его и повели к дубу, что прямо под окнами кухни стоял. Мы глазам своим не верим – думаем, для острастки это делается, для одного только виду. Попугают, мол, и отпустят Никодима, тем более что и жена его с детьми прибежала; воют они, плачут, просят Никодима помиловать. Ан нет – накинули бедолаге петлю на шею, руки связали и вздёрнули на дубовом суку. Вот тебе и острастка – лишили человека жизни ни за что, ни про что…

Плохое было время: людей и мучили, и казнили – и часто по пустякам. По Москве ходить было страшно – не то вернёшься домой, не то нет. А уж сколько народу покалечили, сколько изуродовали, не сосчитать! Идёшь, бывало, по городу, смотришь: у этого ноздри вырваны, у того ушей нет; кто-то с клеймом на лбу красуется, а кто-то мычит языком надрезанным.

Л. Каравакк. Портрет императрицы Анны Иоанновны

Лютовала Анна Иоанновна, ох, лютовала!.. Отчего так? Шептались, что за власть свою боялась – дуриком, де, власть к ней пришла, дуриком можно было её и потерять. Но я полагаю, что причина не только в этом, но также в самой государыне была, в общем её состоянии. Немолодой Анна Иоанновна на трон взошла и больной к тому же.

Грузна была невообразимо, расхаживала по Измайлово, задыхаясь и хрипя, за сердце хватаясь. В верхние палаты подняться не могла: для неё особый помост сделали, который подымали на блоках и верёвках. Опричь сердца, страдала почками: по малой нужде ходила с кровью, а бывало, с криком. Дядя её, Пётр Алексеевич, в своё время тоже от почек криком кричал – может быть, у них это семейное… Спала государыня плохо; на ночь приводили к ней в опочивальню девок-служанок и бабок-сказительниц. Девки пятки Анне Иоанновне чесали, а бабки сказки рассказывали, чтобы государыне легче было заснуть, но ни то, ни другое не помогало.