Набор фамильной жести - Ирина Алпатова

– Сядь! – И Паша не посмела ослушаться, сев как можно дальше от хозяйки комнаты.

– Я спрашиваю, в чем дело? Почему ты обрядилась в этот халат? Лицо поцарапано, как Шура сказала. И эта почти лысая голова… Прасковья, ты напоминаешь умалишенную!

Паша открыла и закрыла рот. В эту минуту все события последних суток пронеслись в ее мозгу со скоростью сверхзвукового экспресса. А что, может, она и в самом деле сошла с ума?

– Можно подумать, что тебя тоже упекли в эту психушку. Даже Шура, и та не сразу узнала. Еще хорошо, что тебя не в палату, а в келью поместили, вот она и догадалась, что ты гость.

– Я не умалишенная, и это пансионат. – Все дело было в том, что старушкины слова уж очень походили на правду.

– Ну да, если это, как ты говоришь, пансионат, то я – папа римский. Это приют для умалишенных стариков. Хотя нет, Николаша, к примеру, не старик. Надо ли говорить, что я тоже еще достаточно молода и – единственный нормальный человек здесь. Единственный! Зря старалась эта змея подколодная…

Пока бабулька вела себя куда разумней Пашиной родственницы и выглядела уж точно лучше. Вот только при упоминании «змеи подколодной» ее голос задрожал от гнева, и Паша напряглась – а ну как разойдется не на шутку, успокаивай потом. И она спросила первое, что пришло в голову.

– А кто же тогда, по-вашему, та… женщина? Ну, с которой я встречалась?

– Шура все знает. Но тебе какая разница? По крайней мере, не твоя полоумная тетка. Потому что твоя тетя – я.

Паша подавленно молчала, совершенно не представляя, что сказать. Вторая тетка за один вечер и тоже не вполне нормальная. А она-то в мыслях видела себя избавительницей их семьи, представляла, как вернется домой и скажет матери, что причин для беспокойства больше нет, что… Паша вдруг по-новому взглянула на сидевшую рядом женщину. Даже если очередная кандидатка в родственницы ничего не сочиняет, то что она может? Вот эта хрупкая, будто вырезанная из старого пергамента старушка?

– Ты только вообрази, с родной племянницей разлучить хотели!

Паша вообразить не могла, у нее вообще голова шла кругом. Эта бабулька совершенно не походила на ту змею подколодную, к которой она ехала. И вела себя так, будто они разговаривали шепотом не в темной палате, а сидели в… будуаре, так, кажется, это называется.

– Кто хотел разлучить? – Все-таки бабушка была нездоровым человеком, и сейчас это было тем более очевидно: вся эта обстановка и ее таинственность…

– Твоя мачеха, кто же еще.

– ?!

– Боже мой, да-да-да, это же очевидно. И этого вечно пьяного идиота подкупила, и Римку его. Конечно, Римка, будь ее воля, всех бы в порошок стерла, но раз деньги замешаны…

Итак, у старушенции начался бред. Может быть, все-таки нужно встать и уйти? Пока еще есть такая возможность. Или надо спросить что-то такое, что положит конец этому недоразумению и не разозлит нездорового человека. И тут Паша придумала, как задать вопрос половчее.

– А откуда вы знаете, что я точно ваша племянница?

– Какая глупость, господи! Я знаю это со дня твоего рождения. А уж про то, что ты точная копия твоей матери, я даже говорить не стану. Это очевидно! – Вдруг сухая старушечья лапка коснулась Пашиной головы. – Но все-таки почему ты лысая? Так себя изуродовать!

– Это стрижка такая, отрастут… – Нет, Паша и в самом деле замерзла под той ужасной дверью, и теперь ей видятся предсмертные кошмары: она сидит в темной палате, рядом тихопомешанная старуха обсуждает с ней стрижку. Абсурд! Паша растерянно повела плечами.

– Господи помилуй, ты делаешь плечами, точно как твоя мать! Наша бабушка всегда делала ей замечания – это дурной тон!

Ну вот, опять начинается, с тоской подумала Паша. Она приехала в такую дыру, потом кралась в эту темную комнату, чтобы услышать лепет полубезумной старухи и ни на шаг не приблизиться к цели своего путешествия.

– …и ты должна быть рыжей! Ты была темно-рыжей, я прекрасно помню твои дивные кудри. И что теперь! Мыслимо ли так коротко стричься!

Нет, эта несчастная старуха выдавала желаемое за действительное. Возможно, у нее где-то в самом деле есть племянница по имени Прасковья с дивными кудрями, или ей очень хотелось бы иметь такую. Да, так оно и есть, произошла дурацкая ошибка.

Пожалуй, теперь Паша испытывала легкое сожаление – лжететушка была куда симпатичней той, настоящей. Но все равно, этому фарсу следовало положить конец, напрасно она сюда пришла. Паша неловко поднялась и прошептала:

– Простите, мне нужно уйти. Я потом к вам приду, в другой раз… У меня очень болит голова.

Она быстро-быстро, только бы ее не остановили, пошла прочь из комнаты. Нужно было еще заткнуть уши, чтобы не расслышать недоуменный вопрос:

– Какой другой раз? Что ты такое несешь, Прошка?

Все получилось ужасно, скверно, гадко. Она, в сущности, хамски поступила с больным и, возможно, совершенно одиноким человеком. Паша очень боялась, что старушка сейчас откроет дверь и будет звать ее обратно, но все равно была вынуждена секунду помедлить, соображая, в какую сторону идти. Эти ужасные темные коридоры, напоминающие лабиринт Минотавра.

Шурх, шурх, шурх… От смутно знакомого звука у Паши похолодело в животе. Из-за угла вышла призрачная фигура и, видимо тоже заметив Пашу, остановилась. Если она сделает в ее сторону хоть шаг, если только стронется с места… Паша нервно дернулась, и призрак тоже дернулся и скользнул в одну из дверей. Ну вот, напугала себя и кого-то из старичков. Только почему они ночью расхаживают по коридорам?

Паша почти ползком спускалась по лестнице, нащупывая ногой ступени и обеими руками держась за перила. Она думала только о том, чтобы не оступиться, потому что ни о чем другом думать просто не хотела, да и не могла – голова и в самом деле наливалась тупой тяжестью. Что-то было не так. Ах да, она забыла свои тапки-скороходы в комнате у тетушки Метелицы. Ну и черт с ними, с тапками. Завтра она уедет отсюда.

Комната, в которую Паша вернулась, и в самом деле напоминала келью, а еще больше склеп: жесткая кровать под серым одеяльцем, холод, исходящий даже от стен. Нужно перетерпеть только одну ночь, а потом Паша постарается забыть все это, как страшный сон. Она постояла, прикидывая, как бы запереть дверь изнутри, но скоро сообразила, что подобное здесь просто невозможно. Села на кровать и обхватила себя руками, стараясь сдержать вдруг охвативший все тело озноб. Пожалуй, она не отказалась бы от маленького костерка, чтобы греть руки над жарким пламенем и ждать утра. Недаром Николаша так боится пожара – здесь подобные мысли сами лезут в голову.

Да, пансионат она, может, и позабудет, а старушку вряд ли. И как же та сказала, что-то вроде… «Прошка, не уходи». Зачем назвала ее этим глупым именем?

Сколько времени Паша в оцепенении просидела в темноте – час, два, больше, она не знала. То есть вначале она все-таки попыталась прилечь, но почувствовала, что не в состоянии лежать неподвижно, и снова села. Если вот так едва заметно покачиваться, то еще можно как-то терпеть все это. В окно заглядывала круглолицая равнодушная луна, заливая комнату холодным голубоватым светом. Паша натянула на себя свой маленький пестрый свитерок, теперь оказавшийся как никогда кстати, а сверху еще укуталась тощим одеяльцем.